Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
Он обвел молчащую пятерку слушателей победным взглядом.
— Но… но как этот вид выделить из общей? — после паузы спросил лысый толстяк в очках.
— В том–то и дело, — бодро зазвенел надменный голос Юрия Вольфовича, — что выделять не надо. Общая будет идти по самым высоким расценкам, потому что мы тоже рискуем, добывая ее: выключил прибор на три минуты позже, чем надо — и донор может умереть. Конечно, никто не подкопается, но, думаю, надо все–таки быть осторожнее. А прочие виды энергии будет добывать «Вамп–6». На нем несколько клавиш и столько же конденсаторов. Каждый — для одного вида; если у человека слабое интеллектуальное поле, но сильное — сексуальное или эмоциональное, то «Вамп» изымет на конденсаторы «С» или
— Гениально! — выдохнул толстяк, поблескивая очками и ища одобрения у прочих.
— Восхитительно! — поддержала его соседка слева.
— Так вот, теперь клиент может заряжать себя любым из этих видов, и вы должны так преподнести это, чтобы это принесло фирме выгоду. Более того, удалось установить, что жизненное поле — биополе — это энергия, сохраняемая и переносимая конкретными частицами. Они столь малы, что увидеть их невозможно, о массе могу сказать, что в знаменателе стоит десятка в тридцать четвертой степени! Так вот, на уровне квантов мы будем сортировать не только виды энергии, но и оттенки. То есть, если общая — римская цифра, то виды — арабские цифры, а оттенки или подвиды — буквы. Надеюсь, ясно?
— Да… но… Юрий Вольфович, оттенки — это как?
— То есть, не просто эмоциональная энергия, а — конкретная эмоция: счастье, влюбленность, страдание и т.д. Операторы работают в городе уже второй месяц. Если есть спрос, мы должны на нем зарабатывать. Судите сами: человеку, который имеет все, ни в чем не нуждается, достаточно стар и пресыщен жизнью — а это и есть наши клиенты — вдруг захотелось ощутить состояние влюбленности. Или — при том, что клиент циник и прожженный прагмат, способный продать и мать, и ребенка, ему вдруг захотелось «остренького» — вспомнить, как он когда–то, будучи двадцатилетним, страдал, потеряв возлюбленную. Но страдать он давно разучился. Хочется? Плати — и мы сделаем.
— Странно — кому хочется страдать? — вроде бы сам у себя спросил мужчина лет сорока с пшеничными усами.
Лицо Юрия Вольфовича стало жестким.
— Не заставляйте меня думать, сударь, что вы плохо знаете клиентуру, — в его голосе появились металлические нотки. — Вы для фирмы, а не она для вас. Это во–первых. И, во–вторых, не забывайте о том, что вы подписали контракт, из которого следует, что «666» — не контора, из которой можно уйти, когда захочется. Здесь работают до смерти: помните этот пункт? И если кто–то нарушает правила, разглашает тайну или упускает шанс обогатить фирму, он сам обрекает себя. Наши приборы не разбирают, донор вы или сотрудник фирмы.
Он произнес все это, так и не повернув головы в сторону испуганного подчиненного, и продолжил:
— Сегодня по случаю юбилея мы угощались коктейлем аур — теми самыми частицами, которые невозможно увидеть…
«Но я–то их видел, эти шарики с искорками!» — пронеслось в моей голове.
— И вы сами почувствовали, что деньги с клиентов мы берем не зря. Что касается «страданий» и прочих острых чувств, то именно на них мы уже и получили заказ. Чтобы срочно и качественно выполнить его, пришлось провоцировать увеличение этого подвида энергии в ауре. Опыт удался. Была найдена любящая пара. Муж погиб в «случайной» автокатастрофе, что, естественно, до предела увеличило в ауре его вдовы концентрацию энергии страдания. Ее–то мы и перевели на наши конденсаторы. Правда, ее аура оказалась очень сочной и по прочим параметрам, поэтому оператор, желая побольше заработать, включил все три прибора. Не надо жадничать: лучше брать у пяти человек по одному–два вида, чем полностью «раздеть» одного донора. В Москве, конечно, народу хватит, но все же лучше обходиться без трупов.
…«Да ведь он же о Болерах говорил!» — дошло до меня, и я, не помня себя от злости, ударил мокрым от дождя кулаком в стекло. Но от удара почему–то не
Чем ближе я подлетал к столу, тем озлобленней становились лица сидящих. Да это уже были и не лица: глаза Татьяны Львовны впали, верхняя губа оттопырилась и из–под нее выглянули два острых тонких клыка; нос Юрия Вольфовича неимоверно вытянулся крючком и стало слышно, как заскрежетали его ужасающие желтые зубы; усач тянул ко мне руки, на которых с каждой секундой все увеличивались и увеличивались огромные, длинные, похожие на сабли, ногти; лысый толстяк хрюкнул и на месте его носа вдруг образовался поросячий пятачок, руки превратились в копыта, а маленькие заплывшие глазки выражали только одно: «сожрать, сожрать, сожрать…»
«Оборотни! — хотел закричать я. — Вампиры! Изыди, нечистая сила! Свят, свят, свят!» — но крик, как это часто бывает в снах, не прорывался сквозь какой–то комок в горле. Я понимал, что сейчас, вот сейчас они все сразу набросятся на меня, вопьются клыками в тело, станут жадно высасывать кровь, сдирать ауру, чавкать, упиваясь беззащитностью жертвы.
И, оказывается, не вокруг стола, а вокруг свежей могилы сидели все они. Затем вскочили, завращались, закружились, видоизменяясь с каждой минутой все больше и становясь все страшнее; словно шабаш поднялся; волосы их всклочились, а у лысого появилось гадкое фиолетовое пятно на голове; ногти превратились в когти, а на зубы лучше было не смотреть вовсе… Даже одежда изменилась — стала рваными яркими лохмотьями: будто не минута прошла, а десятилетия; и словно мертвецы передо мной, по недоразумению вставшие из своих могил и затеявшие эту нелепую пляску.
Пытаясь отдалиться от них, увильнуть, я хотел броситься назад, к окну, но опереться в воздухе было не на что, шелуха белых шариков сама парила без опоры, и потому тело оставалось неподвижным, глухо зависшим между полом и потолком. «Неужели это — все? — мелькнуло в голове. — И это — мой конец? Моя смерть? И жизни больше не будет? Жить для того, чтобы вся эта дичь сожрала меня? Какой кошмар, бред, идиотизм!»
— Н–е–е–т!!! — заорал я что было сил и вдруг понял, что сам вопль, сам звук нарушил что–то в комнате; и хозяева ее на мгновенье застыли, и я поднялся чуть выше к потолку и теперь они уже могли дотянуться до меня, лишь подняв руки.
— Не–е–т!!! — еще раз вырвалось из груди, и неведомая сила подняла меня еще на полметра. То ли это происходило от нежелания умирать так по–скотски, то ли — от того, что где–то в подкорке, в подсознании сидела мысль, что все происходящее — фантасмагория, что это не опасно, как не опасен маскарад.
— Да–да! Да! Да–да! Да! — зашипели, заклацали они зубами, прыгая и стараясь дотянуться до меня длиннющими, со следами засохшей крови, когтями. — Да! Да–да–да! Да! — Стало ясно, что они хотят убедить и меня, и прежде всего — себя самих в том, что все это — явь, реалия, и для этого им нужен я, нужна победа надо мной, нужна хоть капля моей крови и мое падение.
Желая достать меня, Юрий Вольфович вдруг резко протянул ко мне левую руку со скрюченными пальцами, и я увидел, что она удлиняется: становится тоньше и длинней, превращаясь в живую, управляемую веревку, которая сейчас схватит меня, и тогда — конец. С ужасом, забыв обо всем на свете, смотрел я на катастрофическое приближение щупальца. Одновременно Юрий Вольфович впился в мой локоть, а я, придя в себя, закричал «Нет!» и, подлетев к потолку, ударился о него головой.
***
— Да что с тобой?! — тряс меня за локоть Макаров. — Уснул стоя, что ли? И не надо головой о вагон биться, это вредно для головы. Следующая — наша, Тверская.