Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
— Вы должны вести себя тише воды, ниже травы! — не слушая ее, кричала Галина Борисовна Маринова. — Вы же дочь эмигранта! Скажите спасибо, что вы вообще работаете у нас! И можете жаловаться и писать куда угодно, ничего не поможет! У меня тут все собрано! Вот, смотрите: начиная с сентября, вы дважды опоздали на работу на три минуты. Еще одно такое опоздание, и вас можно уволить за прогул!
«Можно, — с безнадежностью подумала Лилиан. — Но причем тут мои стихи?»
Ее мать… Невыносимые, ежедневные, однообразные упреки матери. Дочь — неудачница Дочь, не оправдавшая
— Вы собираетесь уволить меня прямо сейчас? — сдавленным голосом произнесла Лилиан.
В непроницаемо–металлических глазах Галины Борисовны Мариновой вспыхнули триумфальные искорки. Эта девчонка сдалась! Так просто! Без всякого сопротивления! Без всякого протеста!
— Нет, — ликующим грудным голосом ответила Галина Борисовна Маринова, — Вы можете доработать здесь до конца учебного года!
Это была щедрая подачка, достойная дочери того, кто когда–то пожалел для нее, Галины Борисовны Мариновой, даже своей ласки!
26
Загадочно улыбающийся Себастьян. Из Индии ему прислали чай в одной коробке с мылом, и мы пьем что–то вроде чайного шампуня. Пить индийский чай с индийцем — в этом, несомненно, что–то есть. Постепенно меня обволакивает теплое, легкое, душистое облако, я ощущаю вокруг себя плотную ауру, я почти вижу ее серебристо–серое мерцанье, и это говорит о том, что мои защитные силы очень велики. Себастьян тоже чувствует это, ведь он окружен точно такой же аурой. И когда наши пальцы случайно — или не случайно? — соприкасаются на столе, мы оба ощущаем одно и то же: довольно сильный, но по–своему приятный электрический разряд.
Такое удивительное, странное ощущение союзничества! Мы ничего не знаем друг о друге и в то же время знаем друг о друге такое, чего не узнает больше никто. У нас есть общая тайна.
Себастьян улыбается. Чему может улыбаться индиец, два дня назад приехавший в Воронеж из Флоренции на радость местным любителям йоги и шеф–повару университетского «Бухенвальда», где готовят исключительно армейские блюда времен девятнадцатого партсъезда?
Себастьян улыбается, глядя на меня, и говорит:
— Если бы я решил жениться на русской девушке… — молниеносный взмах длинных черных ресниц, — …я выбрал бы тебя… — Я, разумеется, краснею, а Себастьян смотрит на меня из–за полуопущенных ресниц и снова улыбается, сверкая жемчужными зубами. — …Но я не собираюсь жениться на русской девушке… — Он вздыхает и снова улыбается. Наши пальцы случайно соприкасаются на столе, крышка электрического чайника подпрыгивает от рвущегося наружу пара… — Поэтому за три года, которые я прожил в Воронеже, я не имел дела ни с одной девушкой…
За окном уже сумерки, наши серебристые ауры становятся ярче. Черные, мечтательные глаза Себастьяна смотрят куда–то мимо меня.
В сумерках Себастьян похож на изящную фигуру из слоновой кости. Хрупкость, загадочность, непостижимость.
— Между прочим, — говорит Себастьян, наливая мне еще чая, пахнущего мылом. — Я могу вылечить твой насморк!
Я тут же достаю из кармана носовой платок, сморкаюсь, вопросительно смотрю на Себастьяна. Какие–нибудь капли из Индии? С примесью яда кобры или пропитанной кровью земли, взятой в окрестностях храма Кали? Как бы там ни было, я решила довериться Себастьяну. Сняв очки и положив их на стол, я приблизила к индийцу свой хлюпающий нос.
Длинные, густые ресницы взметнулись вверх, горячий взгляд черных, как расплавленная на солнце смола, глаз устремился прямо на мою переносицу. Хрупкая, узкая, смуглая ладонь поднялась со стола и плавным, невесомым движением легла на мой нос.
Этого я никак не ожидала! Ни один мужчина, а тем более, индиец, никогда не хватал меня за нос! Но уже в следующий миг мои сомнения и подозрения сменились удивлением. Мой нос, не просыхавший уже вторую неделю, задышал! Тонкие, смуглые пальцы Себастьяна излучали глубинное тепло. Солнце!.. Солнце слепило мне глаза, пронзало зеленоватую толщу воды — бегущей, журчащей, несущей в себе жизнь… Солнце в черных, как расплавленная смола, глазах, в ослепительной жемчужной улыбке…
Убрав с моего носа ладонь, Себастьян прислушался. В коридоре кто–то играл на волынке. Волынка в общежитии?..
Мы с Себастьяном переглянулись.
— Это Дэвид, — сказал он.
Я чуть не вскочила. Давно знакомая мне, грустная и изысканная мелодия. Он играл старинную английскую песню «O my lady Greensleeves».
Я старалась не думать о Дэвиде Бэсте, ведь Себастьян, возможно, тайком считывал мои мысли. Прикоснувшись к моему носу, он, возможно, выудил из меня всю скандальную информацию о моей неудаче с Дэвидом. И теперь он опять загадочно улыбался, прикрыв глаза длинными ресницами.
Встав из–за стола, я без всяких объяснений вышла в коридор.
Возле окна, в противоположном конце длинного, полутемного коридора стоял Дэвид Бэст. Рев волынки наполнял все общежитие! И где он только научился этому? Наверняка кто–то из его предков был шотландцем. Я мысленно представила себе крепкие, стройные ноги Дэвида, торчащие из–под клетчатой юбки… о какого черта он ни с того, ни с сего принялся, так сказать, музицировать? Можно подумать, он подает сигнал горцам из соседней долины!
— Он часто это делает, — негромко произнес незаметно подошедший ко мне Себастьян, — особенно когда бывает пьян… Он уверяет, что к нему приходит сама леди Гринсливз!