Копья летящего тень. Антология
Шрифт:
Кэгэбэшник продолжал пристально смотреть на Лилиан, ожидая ответа на свой вопрос, и Лилиан, глядя на лениво разлегшееся на столе животное, почувствовала вдруг какую–то удивительную внутреннюю раскованность
— Почему я пишу такие стихи? — с вызовом произнесла она. — Потому что считаю нужным так писать, потому что именно такой я вижу нашу средневековую действительность!
При этом Лилиан обвела редакторский кабинет таким взглядом, словно это был музей экзотических испанских сапог, щипцов для выдергивания ногтей, скамеек для растягивания суставов…
Перевернувшись на спину и согнув все четыре лапы, рысь свесила голову набок и уставилась
— И все–таки, — с неожиданной для себя веселостью сказала она, — откуда у вас эта кошка?
Кэгэбэшник нахмурился.
— Я не понимаю, Лилиан Лехт, — угрожающе–спокойно произнес он, — к чему вам теперь эти шутки? Речь идет о судьбе ваших публикаций, о вашей судьбе, если хотите, а вы пытаетесь перевести разговор на каких–то… кошек! Вы кто по национальности? — неожиданно добавил он.
Пожав плечами, Лилиан уклончиво ответила:
— У меня нет определенной национальности…
Кривошеев и кэгэбэшник выразительно переглянулись.
— Это мы выясним, — сухо заметил представитель цензуры.
— И вообще, Лилиан, — с миролюбивой фамильярностью добавил Кривошеев, — тебе следует пересмотреть тематику своего творчества. Энтузиазм, новостройки, освоение космоса.
— Массовая советская культура и так благоденствует, — с усмешкой ответила Лилиан.
— Вы, Лилиан, совсем запутались, — наставительно произнес представитель цензуры. — Приносите сюда антисоветские стихи, намекаете на существование какой–то чуждой нашей действительности массовой культуры… При социализме есть только социалистическая культура!
Он наверняка сказал бы что–то еще, но благоденствующее на редакторском столе животное, не считаясь ни с каким регламентом, вдруг громко зевнуло, высунув розовый язык и оскалив страшные, кривые клыки:
— Уа–а–а–а–у–у–у–у…
Кэгэбэшник вскочил из–за стола.
— Вы ведете себя просто неприлично, товарищ Лехт! — начальственным тоном рявкнул он, моментально забыв о своем имидже спокойно–сдержанного, владеющего собой инквизитора. — Мы вынуждены будем сообщить о вашем поведении по месту работы! А теперь можете идти!
Лилиан шагнула к двери, потом остановилась, оглянулась. Ни на столе, ни на полу, ни возле вешалки никакой рыси не было.
23
Комната Венсана была полна дыма и криков. Стол, тесно уставленный бутылками, толпа, говорящая на нескольких языках. Сидели на стульях, на кроватях и просто на полу. Почти никто не танцевал, хотя музыка звучала без перерыва. Дверь в коридор была открыта настежь, каждый желающий мог войти.
На одной из кроватей сидели полупьяные датчане и время от времени громко орали «skaal». Пламя толстой свечи выхватывало из полумрака лицо Ингер: влажные синие глаза, вишневые губы, точеный нос, роскошные белокурые волосы. Более красивого существа я никогда в жизни не встречала. Разве что Дэвида Бэста… Кстати, он тоже сидел с ними и тоже орал «skaal» — и к тому же в обнимку с Ингер! Любой идиот без особого труда догадался бы, что они не просто друзья. Во мне же все противилось этой простой, лежащей на поверхности истине. «Значит, это Ингер…» — похолодев от отчаяния, подумала я.
Одна из кроватей, поставленная поперек комнаты вместе с трехстворчатым шкафом, была почему–то пустой — и я села на нее, опершись спиной о шкаф. В голове у меня вертелась одна–единственная мысль: «Значит, это Ингер?.. Ингер?.. Ингер?..» Но
Несколько секунд общего молчания сменились диким хохотом и визгом.
— Это знамение! — крикнул кто–то.
— Не нужно ничего убирать! Пусть останется след!
— Молодец, Лиля, — сказал мне появившийся откуда–то из темноты Себастьян. — Теперь у нас не два, а четыре огурца!
Только я одна не понимала, почему такой шум. Недоуменно пожав плечами, я встала и пересела на стул.
Во время этого интермеццо в комнате появилась Лилиан. Лицо ее было бледным, рыжие волосы разметались по плечам, взгляд был устремлен мимо меня. Она кого–то искала. Если не меня, то кого? Она стояла возле двери, неотрывно глядя в «датский» угол. Что она там такое увидела? Что Дэвид Бэст целуется с Ингер? Что все они продолжают орать «skaal»? Что в этом особенного? Какое отношение Лилиан имеет к… я чуть было не подумала: «моему» Дэвиду? А у Ингер это здорово получается: затягивается сигаретой, запрокидывает назад голову, выпивает поцелуй Дэвида, не обращая ни на кого ни малейшего внимания… Ага, кажется, Дэвид заметил стоящую у двери Лилиан. Ласково отстранив от себя Ингер, он встал, держа в руке бутылку с пивом, отхлебнул из горлышка, подошел к ней.
— Как дела? — непринужденно спросил он у Лилиан. — I am sorry. I cannot offer you a drink… Would you like to drink? Шотландский виски?
Лилиан отшатнулась от него, прислонилась спиной к двери.
Я от удивления разинула рот. Они были знакомы! И я ничего об этом не знала! Заметив насмешливый взгляд Себастьяна, я снова закрыла рот. Совершенно идиотская вечеринка!
Англичане, взявшись за руки, танцевали: двигаясь по кругу, они одновременно подбрасывали ноги вверх, как можно выше, с грохотом приземлялись, сопровождая свои «посадки» агрессивным скандированием одних и тех же слов. Танец сопровождался всеобщим воем и беспорядочными криками.
— Идиоты, — сказала я, обращаясь неизвестно к кому, и направилась к двери, где в замешательстве стояла Лилиан. — Ты остаешься? — спросила я у нее.
Она молчала.
В комнату вошел странного вида африканец: розовое пальто, доходившее ему почти до пят, так обтягивало его тонкую талию, что он был похож на девушку. В руке он держал огромный, ярко–желтого цвета пакет. С невозмутимым достоинством здороваясь сразу со всеми легким кивком головы и никому не улыбаясь, «розовый» направился прямо к Венсану, сидевшему за столом. Прислонив к ножке стула свой огромный пакет, «розовый» протянул Венсану руку и нехотя улыбнулся, показывая ряд крупных, желтых зубов. Массивная оправа очков и оттопыренная, очень толстая нижняя губа придавали его лицу выражение постоянного недовольства.
— Лилиан! — крикнул Венсан из–за батареи пивных бутылок. — Жиль–Баба интересуется твоими стихами!
«Розовый» Жиль–Баба снисходительно, с оттенком еле заметного презрения, кивнул в сторону Лилиан. Расстегнув свое длинное пальто, он сидел возле стола с таким видом, будто на этом столе были не пивные бутылки, а дипломатические бумаги.
— Сядь сюда, — с оттенком той же самой презрительной снисходительности произнес Жиль–Баба, глядя на Лилиан поверх массивной оправы, — нам нужно поговорить.