Корабельная сторона
Шрифт:
Кимка и Санька сидели разинув рты, не зная, как ответить новому приятелю на его откровение. Они одновременно и гордились им, восхищались его бесстрашием, и в то же время побаивались, как побаиваются заразного больного. Сенька понимал ребят. Больше того, он чувствовал, что они правы даже в своей брезгливости, и потому смотрел на парнишек чуточку просительно. Наконец, Соколиный Глаз, отмахнувшись от того, что его устрашало, сказал твердо:
— Ты не думай, мы тебе верим.
— Правда? — обрадовался Сенька.
— Точно, — подтвердил
— Бывает, — согласился Гамбург. — Только я плевать хотел на все их угрозы! А от Могилы я отчалил сразу же, как его замели по мокрому делу, по убийству, значит. Думал, ему крышка. Ан нет, выкрутился, проклятый. Отделался лишь легким испугом: на семь лет его сослали север нюхать.
— А ты как, тоже «выкрутился»? — поинтересовался Санька.
— Я в том деле не участвовал. И потом... хотя я ножом владею дай бог, а поклялся себе, что подниму его лишь для защиты, если другого выхода не будет... Так вот, значит, когда Степку замели, я сразу же в свой детдом подался, в Горький, значит. Меня сначала принимать не хотели. Заведующий кричал, что он, мол, мне всех ребят испортит. Тетя Сара отстояла. Оставили меня в детдоме, но с оговоркой: чуть что — в колонию. На том и порешили. Слово я свое сдержал, тетю Сару не подвел. Через год нас, семиклассников, стали распределять по заводам учениками слесарей и токарей. Я попросил направить меня куда-нибудь от Горького подальше. Меня и двинули в Астрахань... К вам, на «Октябрь»...
— Ты ра-бо-таешь? — Кимка недоверчиво посмотрел на худенькие плечи Гамбурга.
— Учеником слесаря, в инструментальном...
— А сколько же тебе лет? — В глазах Саньки светилось тоже недоверие.
— Пятнадцать... — буркнул Сенька, — осенью будет.
— И приняли?
— А мне в документах на год прибавили... И потом... заводы нас взяли вроде бы на воспитание...
— Здорово! — позавидовал Кимка. — Вот бы мне!.. Надоело зубрить «глаголом называется часть речи... упал мужик с печи... ударился о кол, вот и образовался глагол!..»
— Дура! Да если б у меня была семья, да я бы... — Сенька весь подобрался, как пружина, — да я бы стал круглым отличником!
Кимка, подойдя к Сеньке вплотную, примерился:
— Сань, кто выше?
Санька прикинул: и хотя плечи у Кимки и у Сеньки были на одном уровне, голова Соколиного Глаза заметно возвышалась над головой Мстителя. И потому Меткая Рука решительно заявил, что Сенька ниже.
— А ты говоришь, четырнадцать! — ухмыльнулся Кимка. — Мне тринадцать, и то я больше тебя!
— Ну и что, — стоял на своем Сенька, — рост ничего не значит. Меня в детстве досыта не кормили, может, я потому и не подрос. Но я еще вытянусь, вот увидите, вытянусь! — горячо заверял он. — Но... давайте ужинать, курица уже готова.
— Это петух, а не курица, — поправил Санька.
— А на вкус не все ли равно? Попробуй! — И Сенька протянул Меткой
— Вкусно!
— А это тебе, — Гамбург протянул Кимке вторую ножку.
— А ты?
— А мне крылышко и шейку.
— Тогда — порядок! Работай! — рассмеялся Соколиный Глаз, вонзая широкие крепкие зубы в ароматное мясо.
На камбузе тихо, лишь равномерно потрескивает фитилек фонаря да хрустят перемалываемые острыми зубами кости. Вдруг Сенька вздрогнул.
— Шш! — цыкнул он на чавкающих товарищей. — Кто-то идет!
Санька и Кимка чуть не подавились.
— Туши огонь! — скомандовал Гамбург.
Санька, приподняв стеклянный колпак фонаря, что есть силы дунул на зачадивший язычок пламени. Мальчишек захлестнула вязкая темнота. А шаги все приближались.
— Айда к борту, — шепнул Сенька и первым выполз из камбуза. Кимка и Санька последовали за ним.
— А может, это кабаны? — высказал предположение Кимка, когда вся троица залегла у фальшборта. Но громкое проклятие, произнесенное грубым голосом, рассеяло все сомнения.
— Что, Яня, вам этот бульвар не по вкусу? — спросил кто-то хриплым, пропитым басом. — Темновато? Ничего, скоро мы такой фейерверк устроим, на сто верст вокруг светло станет!..
— Могила! — охнул Гамбург.
— Какая могила? — не понял Санька.
— Степка, мокрушник!
Теперь от страха тряслись втроем. Если вдруг бандит вздумает заночевать на «Аладине», то они пропали! Мальчишки трусили отчаянно, но продолжали ловить отрывки разговора Степки и его напарника. Многое ускользало, но и то, что улавливалось, было неправдоподобно ужасным: готовилось убийство человека. Убийство не понарошку, не в придуманной игре, когда «убитый» может спорить с врагами, что он живой, а по правде. Это поднимало в чистых мальчишечьих сердцах бунт, помогало забыть о собственных страхах, будило в них солдатскую отвагу и находчивость.
Накрепко запомнились мальчишкам имена комсомолки Ленки и «самого» — Чемодан Чемодановича!
А Яня со Степкой тем временем стали прощаться.
— Топай, Бесенок, — басил Степка. — Если понадоблюсь до срока, заглянешь в мое логово.
— На «Императрицу Марию»?
— Угу.
Ребята облегченно вздохнули: значит, Степка на «Аладина» не сунется, ночевать будет на «Марате».
— До завтра, — расстались парни.
— До завтра, — прошептали мальчики, покидая палубу своего корабля.
Выбравшись из джунглей, завели разговор о тайне, так неожиданно свалившейся на их головы: «Что делать?»
— Мне надо отсюда сматываться, и чем скорее, тем лучше, — грустно промолвил Сенька, — со Степкой шутки плохи. Отыщет — прикончит. Для него человека прихлопнуть, что комара... А что, если нам вместе махнуть в Одессу? Устроимся на какой-нибудь сухогрузный корабль — хоть юнгами — и в Гамбург! Там рабочий класс — будь здоров! Поднимем его на фашистов, а потом — в Америку, индейцев вызволять!