Корабль дураков, или Краткая история самостийности
Шрифт:
В Москве для Мазепы все обошлось. Его не то что не сослали в Сибирь, но даже кнутом не погладили, наоборот, в конце концов удостоили даже аудиенции у царя Алексея Михайловича, выдали «государево жалованье» и отпустили к Самойловичу в качестве вполне лояльного к Москве элемента, вообще своего человека.
Объяснение этому может быть только одно: Мазепа, много лет игравший немалую роль в польско-гетманско-татарско-турецкой тайной дипломатии, попросту слил тогдашней русской разведке все, что знал, а знал он немало. Человечка примитивно перевербовали… Дело житейское и вполне обычное.
Мазепа стал потихоньку делать карьеру у Самойловича, поднявшись до чина генерального
Судя по всему, гетман Самойлович, даром что хитрющая лиса, своему генеральному есаулу доверял полностью. А зря…
Уже поминавшаяся однажды старшина, недовольная Самойловичем, накатала на него в Москву серьезную «телегу», каковую с тайным гонцом отправила окольными путями. Именно об этом и повествуют строки Пушкина:
Зачем он шапкой дорожит? Затем, что в ней донос зашит. Донос на гетмана-злодея Царю Петру от Кочубея.Великий поэт допустил одну маленькую неточность: в то время царь Петр по малолетству был чисто номинальным правителем, а реальная власть была у царевны Софьи и ее фаворита князя Василия Голицына, каковым «сигнал» и был передан. В остальном все правильно: первой под доносом стояла подпись генерального писаря Кочубея (второго после гетмана лица в тогдашней иерархии), а вот автограф Мазепы скромненько притулился где-то посередке…
Гетмана, помимо прочих грехов, обвиняли еще и в срыве крымского похода князя Голицына. Русское войско, отправившееся завоевывать Крым, натолкнулось на огромную полосу выжженной степи (вероятнее всего, дело рук татар) — и, поскольку нечем теперь было кормить быков в немаленьком обозе, бесславно повернуло назад. Кочубей, Мазепа и компания утверждали, что именно коварный изменник Самойлович, вступив в предосудительные сношения с ханом, степь и поджег…
Василий Голицын
Наверняка это была чистейшая брехня. Наверняка ей и в Москве не особенно верили. Однако князю Голицыну, надо полагать, хотелось предстать перед всем миром не скверным полководцем, а жертвой измены. В качестве козла отпущения Самойлович подходил как нельзя более кстати…
А посему его с превеликой радостью арестовали и вместе со всем семейством законопатили в Сибирь. И как-то так получилось, что опустевшее гетманское кресло занял именно генеральный есаул Иван Мазепа, хотя хватало и других претендентов. Москва именно его поддержала самым активнейшим образом.
Ходит легенда, что предусмотрительный Мазепа, не полагаясь на дипломатию, по обычаям того времени поклонился князю Голицыну бочонком с десятью тысячами червонцев. Доказательств, конечно же, нет, но эта история нисколечко не противоречит вольным нравам эпохи, когда подобные подарочки были в большом ходу. Во всяком случае, и позже (что уже установлено совершенно точно) Мазепа «заносил» московским сановникам, включая царя Петра, нехилые подарочки. Даже точные цифры сохранились: Петру — 2000 дукатов, Меншикову — тысячу и шесть больших серебряных бутылей, Головкину — тысячу, Шереметеву — 500 и серебряные сервизы, Шафирову — 500, Долгорукому — 600,
За двадцать один год правления (1687–1708) Мазепа особой народной любви не обрел. Как и его предшественник, он щедро раздавал в потомственное владение земли, села и деревеньки — вместе с крестьянами, разумеется. И даже ввел «универсалом» 1701 года обязательную еженедельную двухдневную барщину даже для тех крестьян, что жили на собственной земле и ни под каким помещиком не числились. Даже «отец самостийности» профессор Грушевский, апологет Мазепы, вынужден был признать: «Разумеется, эта новая барщина страшно возбуждала крестьянство, у которого еще были свежи в памяти времена беспомещичьи, когда оно хозяйничало на вольной земле. Горькая злоба поднималась в нем на старшину, которая так ловко и быстро сумела взять его в свое подчинение. Особенным гневом дышали люди на гетмана Мазепу, подозреваючи, что он, шляхтич и „поляк“, как его называли, старался завести на Украине польские панские порядки. С большим подозрением относился народ ко всем начинаниям его и старшины».
Такой вот парадокс: в Польше Мазепу считали «козаком», а на родине — «чертовым ляхом»… Грушевский, большой мастер фокусничать с реальной историей, пытался оправдать своего героя тем, что Мазепа-де поневоле выполнял «тайные приказы Москвы», по своему злодейскому обыкновению стремившейся уничтожить все украинские вольности. Однако, вот незадача, в архивах Коллегии Малороссийских дел сохранился указ Петра 1693 г. прямо противоположного содержания: царь предписывает гетману «надзирать за малороссийскими помещиками, удерживать их от жестокости, поборов, работ излишних». Указ этот гетман спрятал подальше и притворился, будто его и не было. Сохранились распоряжения Мазепы касательно того, как поступать с теми крестьянами, кто пробует сопротивляться закабалению, а то и бежит в Московию: ловить, хлестать кнутами, при необходимости и вешать…
Перед Москвой Мазепа долго выслуживался как мог. Еще при вступлении в должность он подписал обязательства, по которым гетман не мог отныне без разрешения царя смещать старшин, иметь какие-либо дипломатические отношения с Польшей и Крымским ханством.
Двадцать лет Мазепа служил Москве верой и правдой, не проявляя ни малейших поползновений отстаивать «украинские вольности». Вместе с русскими полками гетманское войско участвует в южных походах — за что Мазепа вторым в России (царь Петр только четвертым) получает орден Андрея Первозванного; воюет в Лифляндии, в Польше, подавляет восстания запорожцев и донского атамана Кондратия Булавина. Петр буквально осыпает гетмана подарками и пожалованиями: деньги, соболя, бархат, парча, драгоценности, семга, стерлядь, наконец княжеский титул и переданная в потомственное владение целая волость в Великороссии…
Если с Петром отношения выстроились самые сердечные, то с собственными «подданными» все обстояло далеко не так лучезарно. «Черный народ» откровенно ненавидел закабалявшего их гетмана — не зря Мазепа, подобно Самойловичу, держал при себе «сердюков» и «компанейцев», а чисто казацкие полки старался как можно чаще посылать воевать куда-нибудь подальше.
Как легко догадаться, и среди старшины со временем сложился тесный кружок недовольных гетманом. Возглавлял его генеральный писарь Кочубей, у которого имелись к тому и личные причины. Дело в том, что 65-летний Мазепа загорелся самой что ни на есть пылкой страстью к юной красавице Мотре, дочери Кочубея. Симпатия была взаимной — такой, что Мотря даже сбежала из отцовского дома и какое-то время жила у Мазепы.