Корабль дураков
Шрифт:
— Если во время митинга возникнут беспорядки или потасовки, вот тогда и будешь самый ответственный, — сказал я ему.
От услуг Скучаса и Кубилюса пришлось отказаться. Мотив простой: это люди с неустойчивой психикой. Один лечил нервы в Ново–Вильне [4] , другой переболел рахитом в тяжелой форме. Так считали их «смертельные друзья».
Перед самым митингом Юозайтис отпечатал несколько тысяч листовок с «Национальным гимном» и все боялся, что благородные, призванные руководить Европой жители Северных Афин, могли забыть свой гимн и не спеть его. Каушпедас предлагал пустить магнитофонную запись, но участники исполнили наилучшим
4
Отдаленный район города Вильнюса, в котором находится психиатрическая лечебница.
— Еще не забыл? — спросил я Бразаускаса. Он очень дружелюбно послал меня в одно место и, наверное, правильно сделал, поскольку, как потом оказалось, этот замечательный секретарь ЦК в большевистскую пору был тайным католиком, правда, мессы выстаивал на охоте. Вероятно, после каждого меткого выстрела снимал шляпу и вместе с Гришкявичюсом затягивал: «О, Литва, Отчизна наша…» [5]
Эту тихую издевку подхватили журналисты и потом не раз повторяли, поэтому у меня лопнуло терпение и в одной из статей я сам себя высек: никого, человече, не бойся больше самого себя, поскольку внутри себя носишь своего самого большого врага. А когда этот егерь, добывший Литву, обозвал меня пьяницей и предателем, я пошел на исповедь: человек никого не может предать, только самого себя… Но жизнь показала, что и с такими выводами я сильно поторопился. В действительности всю правду о человеке можно сказать только после того, как он хоть несколько лет полежит в сырой земле. Но и этого душевного порыва никто не заметил, так как в то время я всем был очень нужен. Возмездие пришло гораздо позднее и не с той стороны, с которой я ожидал.
5
«Национальная песнь» на слова В. Кудирки, вместо которой в советское время после войны был введен Гимн Литовской ССР.
Однако суть не в этом. Во время подготовки к митингу окончательно выяснилось, что с самого первого дня существования нашей Инициативной группы ее членов не связывала никакая общая идея, никакая общая цель. Вопли о свободной Литве были только простейшей, никем не регулируемой борьбой за власть. Этого бы не произошло, если бы патриотов, выплывших на волне беспорядка, объединяла хотя бы и книжная духовность. Первыми эту пустоту почувствовали разношерстные перевертыши, они массой хлынули в «Саюдис» И окончательно растворили наше малокровие в своей моче карьеризма и приспособленчества. Эти прилипалы не верили ни в одну из наших деклараций, но их заголовки выучили наизусть. Они инстинктивно чувствовали: надвигается катастрофа, — поэтому старались забраться на самый большой обломок государственного корабля, спрятать его под себя и растолкать других, чтобы не перегрузить захваченный поплавок.
Едиными и готовыми к самопожертвованию были только рядовые простачки. Для них мы и старались, а потому решили на митинге в парке «Вингис» впервые публично поднять трехцветный флаг. Это было очень рискованно, поэтому вместе с ним мы собирались поднять государственные флаги СССР и ЛССР. Чтобы это сделать, нам досмерти был нужен официальный представитель ЦК кпл или крупный начальник.
По телефону Сонгайла пообещал «самого молодого и наименее ответственного» секретаря ЦК Гедрайтиса, но этот человек перепугался и заявил, что собрался в Москву. В последний день его заменил Астраускас, но и он дрогнул и напросился на телепередачу.
— Как–нибудь обойдетесь и без нас. — Он вежливо поднялся и проводил меня за дверь.
В коридоре мы встретились с Бразаускасом.
— Ты завтра ничем не занят, вот и сходи завтра к ним, — сказал первый секретарь с подчеркнутым пренебрежением к Альгирдасу. — Но я должен идти на телепередачу, — испугался Бразаускас. — Вместо тебя пойдет Астраускас.
Только после долгих отнекиваний Альгирдас дал согласие.
— Не может мне простить за прошлый митинг, — почему–то объяснил он и дал понять, что для такого крупного деятеля общение с нами является довольно тяжелым взысканием. На следующий день Бразаускас был пунктуальным и корректным.
К нам он пришел пешком. Мы встретили его с цветочком и отвели на помост. В одном нас обскакали ребята из госбезопасности. Выведав от Чекуолиса все наши планы, они на всех очень высоких флагштоках срезали тросы. Подъем флагов срывался. В тот момент, поняв, что за специалисты здесь поработали, я вспомнил, почему так загадочно улыбался Шепетис, давая разрешение на митинг. Но и здесь мы нашли выход: несколько альпинистов согласились опустить флаги с навеса над эстрадой.
И снова неудача.
— Три флага не можем, слишком большая ширина. Нужны две трубы или два шеста длиной по 12 метров. С таким весом невозможно балансировать.
— Хватит одного флага, — сказал я Мустейкису. — Они заварили похлебку, пусть сами и расхлебывают.
Меня возмутила такая безобразная мелочность представителей власти. Наши флаги были очень большими, по четыре метра на восемь. Обиднее всего было остаться без триколора. По специально ему разрешению Жебрюнас пошил его на киностудии в качестве реквизита будущего фильма, который нужно «после использования возвратить в обязательном порядке». Так было написано в разрешении. Обе кромки флага мы прибили к шестам, а полотнище свернули на одном из них, чтобы при падении второй шест развернул весь флаг.
— Вы, ребята, следите за мной, — сказал я альпинистам. — Когда я закончу вступительное слово и подниму руку, тогда и спускайте.
Эффект был ошеломляющий. Флаг как будто с неба упал. Вначале люди ничего не поняли. Разместившиеся по краям принялись аплодировать, начали вставать, вспыхнула овация, и сами по себе послышались первые слова гимна. Я наблюдал за своими коллегами. Для них это было сюрпризом. Многие плакали, обнимались, а я ждал наследующий день наказания. Но власти молчали — поняли, что своим глупым поступком только усовершенствовали сценарий нашего митинга.
— Папочка, ты был бесподобен, — трещала на следующий день моя дочка. А я об этом даже не думал, не было времени, только в дневнике написал: если бы мы чаще думали о том, что у нас есть, с кем мы живем, и если бы мы умели радоваться этому богатству, мы были бы гораздо счастливее и могли бы гораздо лучше жить, но почему–то мы чаще думаем о том, чего у нас нет и чего нам не хватает, поэтому мы не раздумываем, а только хнычем, пока не почувствуем себя очень несчастными…
— Папочка, ты не представляешь себе…
Только после нескольких подобных напоминаний перед глазами вновь раскинулось людское море. Такой массой я никогда не управлял. Подниму руку — падает флаг, махну рукой — все смолкают, кивну головой — выходит оратор… От таких картин по спине пробегает мороз. Мне немножко стыдно. Поскольку на митинге присутствует вся моя семья, мне еще больше становится не по себе, мне кажется, что я уже слишком много кричу. Но вот ясно вижу и вспоминаю, как ко мне подходит женщина и просит:
— Позвольте к Вам прикоснуться, Вы — святой человек… Особенно назойлива одна, одетая в национальные одежды и свившая на голове из густых кос двойное а истово гнездо…