Корабль дураков
Шрифт:
Литва — небольшая страна. На своем творческом пути мы не можем обходить друг друга на большом расстоянии, как это могут русские или американские литераторы. Хотя бы и тихо, стиснув зубы, нам приходится проходить одному мимо другого вблизи. Сейчас я часто встречаю около своего дома писателей, которые меня справедливо или несправедливо критиковали, которые меня били и поучали, резали, запрещали, решали судьбу моих произведений… Со всеми ними я здороваюсь, подаю им руку, мне иногда стыдно за ту их неловкость, за извиняющиеся взгляды, но, видимо, так и должно быть. Не раз и я попадал в подобные ситуации. Но мне страшнее всего за тех, которые больше всех «nepeстроились» И которые опять критикуют и бьют меня за то, что я слишком мало проявляю решительности в словоблудии, только снаружи уже не красном, а в пестро–зеленом, злом и бессмысленном.
Насмотревшись на тех необычайно строгих, но почему–то
Мне кажется, свобода слова — это возможность экспериментировать, искать, это возможность приносить себя в жертву во имя этой свободы и сложить на жертвенник творчества все, за исключением человека. Ведь только ради него, заблудшего и хорошего, павшего и восставшего, потерянного и будущего, существует наше творчество.
Сейчас очень модно учреждать всевозможные творческие общества, клубы, ассоциации и фонды, которые якобы нас спасут. И опять же, с чего мы начинаем? С возможности поживиться. Еще не создана прoграмма какого–нибудь клуба, еще не продумали, каким будет его вклад в национальное возрождение, в духовный подъем, а в прecce уже пестрят заявления и приговоры лидеров: такого–то примем, тот — дрянь, а этот наверняка еще скомпрометирует себя… и снова дележ, и снова ярлыки, а если сказать правду, сами заявления такого рода демонстрируют, что у их авторов не все в порядке с душой. Месть и желание возвыситься над другими никогда не были попутчиками талантливых творцов. Это не оправдываемые жизнью привилегии, которые самозванцы и посредственности выписывают себе собственноручно. Действующие согласно таким принципам фельдфебельские союзы таланту не нужны. Прежде всего, плохое он ищет в себе, восстает против него своим творчеством и не разглядывает карманы и несвежее белье своих коллег. Тогда вместо них появляются какие–нибудь соросы, нажившие миллионы на дурмане, и наводят свой порядок.
Отец не раз наставлял меня:
— Сынок, не снимай образа прежнего Бога, пока не нашел нового, но и сняв, не выбрасывай, отдай тому, кто продолжает его почитать.
— Почему? — Был и я молодым и горячим. — С пережитками надо кончать одним махом.
— А потому, что себя вместе с прежним Богом не выбросишь. Только дурак несколько раз в день начинает жизнь сначала.
Вот почему сегодня мне становится смешно, когда какой–то задрипанный самозванец, своим нутром оставшийся закоренелым приспособленцем и карьеристом, во весь голос призывает других начать новую жизнь или, услышав слово «социализм», напускает на себя притворную ярость, словно бык, увидевший на корриде красную тряпку. Он, видите ли, свободный художник, поэтому не признает никаких «измов», хотя прекрасно знает, что безыдейной бывает только монета.
А мне кажется, сколько существует литература, столько существует и будет существовать так называемый социальный заказ. Разве что название этого явления вульгарное и торгашеское. Сейчас все как заразы, как смирительной рубашки боятся этого пресловутого «заказа», но мне он нисколько не мешает. Давайте сформулируем эту проблему несколько иначе — и все встанет на свои места: будет ли литература социальной? Конечно будет, так как подлинное искусство без этого жить не может.
Но — вернемся к той грубейшей форме: так сказать, кто платит, тот и заказывает музыку… Разве искусство не нуждается в меценатах, разве художник не нуждается в пище, в одежде и даже в рюмочке, не спрашивая на то разрешения общества трезвости имени Валанчюса? Ведь для подлинного искусства неважно, кто заказчик, гораздо важнее, кто и как выполнит этот заказ. На протяжении многих столетий главными заказчиками были церковь и феодалы, потом — капиталисты, а сейчас — государство и опять церковь… и что, сильно лиот этих заказов пострадало искусство? Ничуть. В нашей стране его уничтожали и продолжают уничтожать сами деятели искусства, посредственности, пробравшиеся во всевозможные службы и протежирующие только самим себе и себе подобным. Разве сейчас, в условиях новой демократии, это правило перестало действовать? Разве сейчас не той же самой дубиной,
Если не верите мне, почитайте сочинения нового пастыря писательских душ, главного настоятеля «Гражданской хартии», капеллана гвардии «вязаных беретов», трижды иезуита В. Кубилюса или послушайте его проповеди на Трехкрестовой горе1. За подобную деятельность он получил от Вагнорюса полмиллиона литов, но, как истинный католик, не поделился ни с какими организациями культурного направления, зато наказал «всем встать перед Литвой на колени, молиться, бить себя в грудь и каяться». Что такое эта его мистическая Литва? Прежде всего, это люди — Йонасы, Пятрасы, Оны, Марите… Перед кем из них стать на колени? Кто даст отпущение грехов? Конечно, Ландсбергис, пожертвовавший на эту абракадабру профессора заработанные нами деньги. Поэтому, когда мы выпускали сборник «Лирика Грутского парка2», мы не нашли лучшего вступления для советской поэзии, чем сочинение господина Кубилюса, который некогда с большим успехом ставил на колени писателей и вел их в светлое советское завтра. Не изменив ни единого слова, мы напечатали его старую статью и почувствовали себя сидящими вместе с этим перевертышем в почетном президиуме на праздновании дня Октябрьской революции.
Если бы я был художником, то принялся бы за живописный или скульптурный портрет Сталина, но изобразил бы его так, чтобы от взгляда на него бросало в дрожь. Это же можно сделать и при помощи художественного слова, есть на что посмотреть. Думаю, у Сталина и у В. Кубилюса много схожих черт. Когда во дворе Вильнюсского художественного комбината была обнаружена бронзовая скульптура Сталина, я предлагал не уничтожать ее, не отправлять на переплавку, а установить на площадке перед тюрьмой Лукишкес. Пускай себе стоит, пускай напоминает и осужденным, и судьям, что душу человеческую невозможно заковать ни в коричневую, ни в красную, ни в пестро–зеленую сталь насилия. Ведь не сама идея, а любое ее крайнее проявление является страшнейшим ее врагом. Даже ребенку известно, что дьявол — тот же ангел, изгнанный за самостоятельность с небес, и что не Бог, а человеческая глупость приделала ему рога, хвост и раздвоенные копытца. Но как приятно наводить скверну на других!
В моем понимании, создавая новую, никем не регулируемую литературу, нам следует не ругаться, не проклинать друг друга, а усевшисьвместе, хорошенько изучить и с наибольшей художественной силой показать, какие следы оставили сталинизм и ландсбергизм в нашем сознании, в сознании окружающих нас людей, в образе мыслей, делах и духовном состоянии. Мало признавать ошибки, их следует искупать, но не словами или молитвами, а конкретными делами. Проще всего за прошлые ошибки оторвать другу голову и считать, что ошибок больше не будет.
Словом, у всякого жизненного явления есть свое начало, своя вершина и свой конец. Кончится и этот шум. Но есть и вечные категории, такие, как жизнь, движение, переход материи из одного состояния в другое… Вечно и творчество. Прекраснейший пример этого — сама природа. Если сохранится человек, будет творить и он, только с каждым разом все более осмысленно, совершенно, особенно, пережив нынешний период бездуховного существования.
Ведь по существу мы уже выкричались и выговорились обо всех наших несчастьях. Несомненно, еще найдутся какие–то страшные, неизвестные доселе факты, будет еще что–то выкопано из архивного забвения, но это не сможет нас расстроить, потрясти нас так, как потрясли первые слова правды, поскольку любой раздражитель, если он часто используется, помимо нашей воли становится только нежелательным глушителем. Но и разрушение не вечно…
Не думаю, что совесть можно приобрести на дешевом аукционе, но уверен, что при дележе или какой–то «прихватизации» она вообще не нужна человеку. Это химера, мешающая бизнесу. Еще никому не доводилось слышать, чтобы где–то в мире объявились честные грабители. Иное дело — патриотизм, жестокий, искусственный, наглый и своекорыстный. Это щит, оправдывающий все, что угодно. Ведь не похвалишься, что грабишь накопленное людьми за пятьдесят лет достояние из ненависти к Литве. Ты ее любишь, боготворишь, только ей приносишь себя в жертву или идешь ее спасать. А если ненароком положишь в свой карман приличный кус, так разве ж это грех? Это честно заработанные тобой проценты, начальное накопление капитала, а ты — апостол. Пока собственность государственная, она — ничто, советский вымысел, а когда она у кого–то в кармане — это уже святое.