Корабль дураков

Петкявичюс Витаутас

Молчание — золото, но найдите молчаливого политика! Даже сам Ландсбергис до сих пор не понимает, что у него лучше гнется, «пальцы или язык». Совесть и разум в его действиях не обязательны. Политологи давно уже заметили, что средства, при помощи которых утверждается истина, для таких политиков гораздо важнее самой истины. Много говорить или писать о самом себе — вот наилучший способ скрыться от какой–либо правды. Для них цель — никчемная вещь, почти ноль, важно само участие в политике. Для посредственности это главная форма самовыражения, основа ее существования и источник доходов.

В тревожный год ХХ съезда КПЛ [31] ,

когда в Литве занимался политикой каждый второй человек, я познакомился еще с одним возвышенным человеком, но совершенно иного типа — с Гедиминасом Киркиласом. Он только что ПОЯВИЛСЯ на политическом горизонте. Восходящей политической звездой его еще нельзя было назвать, но планеткой, светящейся чужим отраженным светом, он уже был довольно заметной. По словам В. Балтрунаса, это политическая мышь, способная прогрызть себе удобную норку в любой ситуации. Тихая, пронырливая, если надо — незаметная, но улавливающая запах прогрызенного сыра за несколько километров.

31

В конце 1989 года Компартия ЛИТВЫ раскололась на Самостоятельную КПЛ и КПЛ–КПСс.

Его товарищи дают ему несколько иные оценки. По их словам, он подобен упавшему в воду мотыльку: дергается, барахтается, очень старается, но никак не может взлететь. Крылышки слишком широки, чтобы утонуть, и слишком мокры, чтобы подняться. Своим трепыханием он часто вызывает у товарищей жалость, за которую они впоследствии платят высокую цену…

Я ближе познакомился с Киркиласом, когда мы вместе готовили документы съезда. Он очень быстро рассказал о себе все, много говорил о своей несчастной юности, о вечной бедности и, переводя дыхание, каждый раз напоминал:

— Я маленький человек, люблю работу, поэтому мне незачем оглядываться на других.

— А как ты, такой малюсенький, попал в ЦК?

— Меня заметили.

— Кто?

— Кому я был нужен.

— Очень идейный?

— Сколько, надо.

— Большое трудолюбие, Гедиминас, уменьшает религиозность и, конечно, фанатизм.

— Как вы правильно это заметили!

На эту маленькую блесенку самоуничижения попался и я. Мы подружились, но меня постоянно останавливала его лакейская готовность унижаться, угождать более сильному. Когда Бразаускас был выбран Президентом, партии потребовался новый лидер. Большинство проголосовало за Киркиласа, а я в числе девяти человек голосовал против: еще слишком рано, пусть пообвыкнет.

Когда Бразаускас увидел, что я голосую «против», он неожиданно мне подмигнул и с большим удовольствием пожал мне руку. Я долго не мог понять причины его благодарности, а когда узнал, похвалил себя: «Есть, у тебя нюх, старина».

В самый трудный год, когда наши люди сидели без зарплат, а Бразаускас всеми правдами и неправдами собирал со всех сторон жалкие копейки на существование нашей партии, бывший партийный работник Бузунас пожертвовал лидеру приличную сумму денег на покупку нескольких костюмов. Один из них нечаянно прибрал к рукам Киркилас. А почему бы и ему не пощеголять? Он больше всех трудился, старался, поэтому его усилия должны получить достойную оценку.

Несколько позднее он привел в президиум и бывшего при деньгах А. Климайтиса, которого Бразаускас принял с распростертыми объятиями. Узнав об этом, Ландсбергис буквально взбесился. Получив от Чеснулявичюса, начальника Службы иммунитета Буткявичюса, заказанный материал, он приказал арестовать Климайтиса как агента «Клюгериса». Дескать, еще во время фестиваля молодежи в Москве он был завербован КГБ

и уже тогда вредил Литве.

Как обычно, Бразаускас улизнул от малейшей ответственности. Ландсбергис тоже забыл, что во время первого съезда «Саюдиса» он буквально похитил у нас Климайтиса, оставлял ночевать у себя дома и на его деньги разъезжал с Юозайтисом за рубежом. Я опять подумал иначе: человеку, попавшему в беду, обязательно нужно помочь. Так считал и наш «астероид» Киркилас. Он быстро сориентировался и, отправившись к «соломенной вдове» Крюгериса Тересе, попросил денег, чтобы выручить Климайтиса. На это дело ему потребовалось 1000 марок. На перевод разных документов — еще 300, на их вывоз за границу — еще 600, на радиопередачу в защиту Климайтиса еще столько же, якобы на гонорар журналиста Р. Линкявичюса… Конечно, не забыл он и самого себя. Очень поскромничал, за такие большие хлопоты выпросил еще пятьсот. Словом, за всю эту операцию «Ы» он положил себе в карман 3400 марок и не пошевелил пальцем, чтобы спасти товарища.

В тюрьме Климайтис заболел, и его перевели в больницу. Когда я туда приехал, главврач стал умолять:

— Петкявичюс, не губи. Тебя все знают, моментально на меня донесут. Знаешь, какие нынче времена? Найди какого–нибудь неприметного человека, и я все улажу.

Я попросил Марийонаса Високавичюса, так как он сам по телефону предлагал себя для этой почетной миссии. Среди сваленных баррикадами железных коек Марийонас поговорил с заключенным, а тот очень беспокоился, почему не появляются статьи в его защиту, почему нет обещанной телепередачи, почему не переводят представленные им документы и не отправляют их за границу.

Нужно было очень осторожно, околичностями дать понять этому романтику Комитета освобождения Литвы, что ничего этого не будет. Разум Климайтиса, воспитанного за границей, никак не мог постичь поведения новых друзей.

— А Бразаускас? Он такой великодушный, ему стоит только пальцем шевельнуть…

— Он об этом ничего не желает слышать.

Когда все выяснилось, за Киркиласа взялись два еще более крупных наших «бессребреника» — Ю. Каросас и К. Яскелявичюс. Они с трудом выбили из «мышонка» 1000 марок на «общее дело» и предусмотрительно умолкли. Пользуясь случаем, Каросас вытеснил Киркиласа почти со всех постов и сам начал взбираться наверх, как по пожарной лестнице. Еще позднее, после победы на выборах, Бразаускас одобрил такие действия философа и, собрав старожилов партии, заявил:

– Этот Киркилас так напачкал, что невозможно отделаться.

Казалось бы, карьере Киркиласа пришел логический конец. С таким положением он, вроде бы, смирился, притих, занялся сочинительством, плагиатом, стал совершенствоваться в подхалимской литературе, поэтому у многих не поднималась рука, чтобы окончательно с ним рассчитаться. За чтением сочинений интересных политиков он, наконец, понял, что в жизни нет ничего вечного, что его недруги тоже однажды допустят ошибку, тогда, если не форсировать события, опять возвратятся его деньки. Терпения, чтобы выжидать в засаде, у него хватило бы и на трех Каросасов.

Когда после победы на выборах мы порядком оттаяли и стали добрее, он опять вылез из своей норы, но в партийные дела почти не вмешивался. Бразаускас в тот период раздавал активистам портфели. На одном из совещаний он предложил Каросасу пост министра иностранных дел. Но философ остался философом, даже имея большое желание, он начал ломаться:

— Я не уверен, справлюсь ли. Для меня это новая область, я философ, надо постараться…

Когда он, «скромничая» подобным образом, почти уселся в министерское кресло, поднялся Повилас Гилис и сказал: