Корабль отстоя
Шрифт:
– Саня! – крикнул он мне. – Чего топчешься и подглядываешь? Заходи.
И я зашел.
– Разрешите о заступлении доложить?
– Все нормально?
– Так точно! Прошу разрешения…
– Заступай! Старшим на борту, естественно, я. На отработке по борьбе за живучесть…
– …вводная: «Пожар на пирсе. Горят концы питания с берега!»
– Вот именно. Выйду посмотреть. Чтоб бегали как белки. Понял? Не метались как отравленные крысы, а бегали как белки. Есть разница. В чем она состоит? Ни одного лишнего движения… – покосился на стакан. – Местная анестезия на сегодня отменяется. Не будем
Через пять минут старпом затих.
Спал он часа полтора.
На отработку я его разбудил.
ПУТЧ
У нас с утра на дивизии путч. Одна тысяча девятьсот девяносто первый год, месяц август. Надо бы запомнить и детям передать. Все бегают, как в копчик стреляные. Штаб шуршит. Двери – хлоп-шлеп! Переживают все с белыми лицами, будто в первый раз в жизни проехали на мотоцикле, а теперь не знают куда кукарекать. Не промахнуться бы. Вовремя бы присягнуть. Штаны бы при этом не потерять. Не обосраться бы.
Зам умчался, как вихрь, старпом на пирсе полчаса смеялся.
И вообще, старпом с утра в приподнятом настроении, все длительно ржет по каждому поводу и говорит кому попало: «Тебя посодют, а ты не воруй!» – после чего и следует гомерический хохот.
Часа три уже потешается. «Ой, – говорит, – не могу! Сейчас лопну!»
Работы никакой, потому спустились вниз и сели в кают-компании чай пить. У старпома на лице удовольствие и удовлетворение.
Зам примчался и нервно дверь каюты открыл, чем засвидетельствовал свое неодобрение тому, что мы сидим и чай пьем.
А старпом улыбается и хитро так смотрит вдаль.
А у зама все чешется что-то сказать, но он все не решается.
Наконец, решился.
– Андрей Антоныч, вы знаете что произошло?
– Сергеич! Когда ты по пирсу метался как бобр, оставленный без плотины, и себя не помнил, ты мне ещё тогда все объяснил. Да, я и по радио слышал. У нас же радио есть. Не под водой, чай.
– Андрей Антоныч! Должен вас спросить по поводу вашего отношения к происходящему.
– Ну, спроси.
– Андрей Антоныч! Как вы относитесь к происходящему?
– Сергеич! В детство только с манной кашей впадать не надо и слова со смыслом путать тоже не надо. Вот и все, так сказать, мое отношение к происходящему.
– Андрей Антоныч, могу я с вами поговорить наедине?
– А зачем? Тут все свои. Все бывшие коммунисты. С партбилетами от не своей крови красными. Чего стесняться? Что тут долго говорить. Путч у нас! ПУТЧ! В нашей Латинской Америке путч! Хунта! Всех к стенке. Перестройку поддерживал? Списки «перестроившихся» подавал? Кто тут по поводу патриотизма бегал, бельем
– Андрей Антоныч!..
– А дети твои будут кричать: «Тятя! Тятя!» – но их никто не услышит. Ты же теперь враг народа. Знаешь, в какую сторону повернул народ? Народ назад повернул А ты не успел Тебя на повороте занесло и оторвало. Как от трамвая. Ты за подножку его цеплялся. А он слишком здорово дернул. Как теперь фамилия вождя? Никак не запомню. И наш Язов туда же полез. Молодец. Ты чего на дивизию бегал? Там же буря. Ненастье. Все снизу мокрые.
– Андрей Антоныч!..
– Текст присяги принес? Как мы будем присягать без текста? Наизусть? Строем или по списку? Списки готовы? Ты там уже указал, кто из бывших свой партбилет сырым не съел? А твой партбилет где? Можешь показать? А текст обращения к народу, мол, время трудное, уже распечатали?
– Андрей Антоныч!
– Что «АНДРЕЙ АНТОНЫЧ»! Что ты тут мечешься, не помня себя! В зеркало посмотри! Может, утереться самое время! Что ты тут слюни распустил? Ты же офицер! Или уже нет? Вот и заткнись! Все чтоб заткнулись! И сопли свои проглотили! Хватит! Похохотали! За работу! А насчет этой ХЕРНИ прошу всех не сомневаться! Оргпериод на флоте длится только три дня, хоть на бумаге написано «десять»! Через три дня кончится! ВСЁ! Все свободны!
И все стали свободны.
А старпом оказался прав: через три дня все кончилось.
ЛИРИКА
– Ты, Саня, куда пойдешь после увольнения в запас?
Старпом сегодня чувствителен, поэтому и задаёт вопросы об увольнении в запас.
– Не знаю, Андрей Антоныч. Мне идти-то особенно некуда. Родина у меня в Азербайджане осталось. То есть, родину у меня отняли и на этом простом основании я, наверное, выберу себе другую родину.
– Какую хочешь?
– А можно?
– Сегодня – да! Разрешаю!
– Я б Испанию выбрал.
– Зачем тебе Испания?
– Там тепло. И солнце.
– А-а… а я свою Мещеру ни на что не променяю.
– Так у вас её никто не отбирал.
– Вот и я о том же… Кррра-ссс-ота!
Входит зам.
– Сергеич! Вот Саня себе в качестве родины Испанию выбрал. Я думаю, справедливо. Как считаешь? Тепло, солнце и король о людях – ударение на последнем слоге – заботится, потому, как потребность к тому имеет.
– Андрей Антоныч, мне все кажется, что вы меня все время пытаетесь чем-нибудь уколоть.
– И правильно тебе кажется. Пытаюсь. Потому что если вас не колоть, то вы тут до небес распухните. Всё, Сергеич, должно испытывать сопротивление. Даже органы внутри тебя испытывают его – сопротивление. Со стороны других органов. А если б не испытывали, то выросли бы очень. Вот возьмем, например, твой детородный орган…
– Андрей Антоныч, мне кажется, вы увлеклись!
– Хорошо! Не будем брать твой детородный орган, возьмём другое.
– Я вас даже не слушаю.
– Нет! Тебе, брат, придётся нас выслушать, потому что речь у нас идёт о родине. Вот что такое родина? Ответь.