Корабль в вечность
Шрифт:
— Сдавайся, — сказал он с такой интонацией, словно просил, а не приказывал.
Истекающий кровью, с обморочно побелевшим, потным лицом, он прижал меня к земле ногой и здоровой рукой поднял меч, целясь в мой живот.
И тут меч Дудочника пронзил его насквозь. Прошедшие через грудь со спины десять дюймов стали прорвались наружу из туники солдата. Он уронил свой меч и обеими руками обхватил возникший из груди клинок — так нежно, словно найденное сокровище. Потом ноги солдата подогнулись, и он повалился лицом вперед.
Теперь между Дудочником и мной не осталось никакого препятствия, и мы уставились
Глава 14
Сердце оглушительно бухало в уши. Лужа крови от мертвеца подползала к моим ногам. Но думала я о другом солдате — о бородаче, который мог убить Дудочника, но отпустил восвояси. И о словах: «Его не надо».
— Что случилось? — спросила я. — Почему он тебя не убил?
— Ты цела? — ответил вопросом на вопрос Дудочник.
Я проследила за его взглядом, упавшим на мою окровавленную одежду. Кровь была не моя: она вытекла из ран Таши и того раненого солдата, который меня схватил. И вдобавок кровь, сочащаяся из порезов самого Дудочника, — его рука сейчас покоилась на моем плече.
— Дудочник! — окликнул Криспин из-за деревьев, невдалеке послышался частый топот. — Касс!
Я скинула руку Дудочника.
— Почему тот солдат сказал: «Его не надо»? — не отступала я.
Откуда-то позади Дудочника раздался голос Саймона — он звал нас, как и Криспин.
— Я не знаю, — заявил Дудочник, не отводя глаз.
— Он мог убить тебя прямо там, одним махом. И собирался тебя убить.
— Так и есть, — подтвердил он с фырканьем, похожим на смешок.
Казалось, Дудочник все еще приспосабливается к новой реальности, в которой спасся.
— Почему он тебя отпустил? — спросила я.
На миг захотелось схватиться за нож, хоть это и не помогло бы против вооруженного мечом Дудочника.
— Не знаю, — повторил он. — Может, в голове помутилось. А может, у него был приказ взять меня живьем.
— Он не пытался взять тебя живьем! — теперь я орала. — Он позволил тебе сбежать!
Дудочник вскинул руку и повысил голос, чтобы перекричать меня.
— Я не знаю, почему он так поступил! Но у нас времени нет об этом спорить! Нужно отсюда уезжать.
Криспин доковылял до нас: лицо распухшее и багровое, один глаз отек и закрылся.
— Командир? — спросил он.
Дудочник его проигнорировал.
— Ты же меня знаешь, — тихо проронил он.
Я не смогла ответить. Дудочник отвернулся.
— Ступай к Таше, — велел он Криспину. — Если она еще жива, перевяжи рану.
Я пошла за ними к поляне.
Саймон ходил между деревьями, собирая упавшее оружие. Женщина-солдат, с которой он сражался, сидела спиной к стволу — ее лицо перекосилось, потому что вся голова сплющилась из-за чудовищного удара. Череп стал рассыпанной головоломкой, которую уже никому не собрать.
— Никаких признаков других бойцов, — доложил Саймон.
У него, как и у Дудочника, было несколько порезов на руках. Он взмок, и от влаги кровь на его рубашке порозовела.
Дудочник принялся вытирать лезвие меча о тунику одного из мертвецов.
— Найди свой нож, — сказал он мне. — Нам нужно немедленно уезжать.
Я отыскала кинжал —
Таша была жива, но выглядела ненамного лучше мертвецов. Ее кожа приобрела сероватый оттенок и стала липкой, как устрица. Таша каким-то чудом не потеряла сознания, хотя ради ее же блага лучше бы ей обеспамятеть. Криспин перевязывал ее рану с предельной осторожностью, но времени на деликатность не осталось. Саймон взвалил Ташу себе на плечо, крепко обхватил всеми тремя руками, и мы потрусили через чащобу. Я бежала за Саймоном, и лицо свисавшей с его плеча Таши было обращено ко мне. Она не кричала, но с каждым новым толчком все больше серела. Со спины Саймона тек красный ручеек — кровь была не его. Когда мы добрались до лошадей, Саймон на несколько минут уложил Ташу наземь; одна лошадь лениво ее обнюхала и продолжила пощипывать травку вокруг простертой руки, точно Таша уже умерла.
Мы выехали из леса навстречу утреннему солнцу. Криспин держал Ташу в седле перед собой; Саймон вел в поводу свободную лошадь. Царапины и ссадины по всему телу, которые я даже не чувствовала, пока бегала от солдата в подлеске, теперь покрылись коростой и болели, а раненая нога постоянно ныла. Всякий раз, замечая вспорхнувшую птичку, я воображала засаду. Закрывая глаза лишь на мгновение, я заново ощущала, как сопротивляется моему удару шея солдата. И мне мерещилась его сестра-близнец: застигнутая врасплох, погрузившая мертвые пальцы в ком теста. Пять трупов лежат на поляне, и бескомпромиссное зеркало близнецовой связи их удваивает: десять мертвецов.
В течение всего долгого дня скачки я сверлила взглядом спину Дудочника впереди. В ритмичный топот копыт моей лошади рефреном вплетались слова бородача: «Его не надо». Е-го-не-на-до. Его не надо. Я-то думала, что смогу вынести все. Теперь же убедилась, что это неправда. Вот чего я не вынесу — Дудочника-предателя.
* *
Возле болотистой заводи, где лошади вволю напились, мы несколько часов подремали в темноте, дежуря по очереди. Таша лежала, зажимая рану руками; я дважды попыталась ее осмотреть, и всякий раз она шипела на меня с обнадеживающей яростью, сворачиваясь клубком, чтобы защитить пробитые ребра и даже отмахиваясь от меня кулаком.
— Стоит ли попробовать вытащить стрелу? — шепнула я Саймону.
— Не здесь, — ответил он. — Кровотечение возобновится, а нам скоро выезжать. Подожди до Нью-Хобарта, до врачей.
Если она продержится до Нью-Хобарта, значит, выживет.
По сравнению с Ташиными мои раны были легкими: ссадины, синяк на скуле, да один из швов на ноге разошелся. Я даже не заметила этого во время сумасшедших метаний по лесу, но сейчас обследовала шов и обнаружила, что в разрывах клочьями торчит кожа, а рана при каждом движении раскрывается. Я сделала перевязку так плотно, как смогла, и ничего не сказала Дудочнику, всячески его избегая. Но когда пошла наполнить свою флягу, он последовал за мной к заводи.