Корабли Санди
Шрифт:
– Так расстроить Николая Ивановича!
– прошипела Вера Григорьевна и ушла в спальню в сильном негодовании.
Не скоро после этого позвала Вика свекра "посидеть с нами", но позвала. Постепенно Николай Иванович сам стал заходить к невестке. У них развилось что-то вроде дружбы.
Для Санди всегда было очевидным, что если строгий дедушка кого любит, так это маму. Между отцом и дедушкой не было духовной близости. Пожалуй, между ними стояла Вера Григорьевна.
Вскоре после неприятностей из-за Ермака, когда в доме свирепствовал "антарктический холод", Николай Иванович, в свою очередь,
– Нам надо поменять квартиру, - сказал он без всякой подготовки, - на две.
Все уставились на него.
– Не понимаю тебя, - заявила высокомерно Бэра Григорьевна.
У Николая Ивановича дернулось веко. Он попридержал его пальцем.
– Что же тут понимать, - спокойно возразил он.
– Поменяем нашу квартиру на две... в разных частях города. Я уже переговорил с председателем горсовета. Он охотно пошел мне навстречу. Да... в разных частях города!
– Почему, отец?
– нарушил долгое молчание Андрей Николаевич.
Дедушка твердо посмотрел на него.
– Я сделал ошибку, что сразу не отделил вас. Знаешь, как в крестьянских семьях. Пора Вике пожить свободно и радостно. А то она... А то изменится у нее характер. Она накануне срыва. Всегда натянута. Всегда под гнетом. Я не могу себе простить, что не задумался об этом раньше. Она может... ожесточиться против тебя.
– О нет!
– вырвалось у Виктории Александровны. Андрей Николаевич взглянул на мать. Лицо ее застыло,
словно она умерла.
– Не надо ничего менять!
– почти закричал Андрей Николаевич.
– Я не согласен. Вика, разве ты жаловалась отцу?
– Как ты смеешь!
– оборвал его профессор. Он поднялся из-за стола. Сейчас он казался выше ростом.
– Уже все решено. Завтра можете сходить посмотреть квартиру. Через неделю переедете.
– И Николай Иванович ушел к себе в кабинет.
Санди взглянул на расстроенного отца, смущенную мать, убитую, разобиженную бабушку и на цыпочках вышел из комнаты.
"Пойду-ка я к Вовке Лисневскому!" - решил он. Вова был его одноклассник и жил в этом же доме, этажом выше.
Санди не любил семейных неприятностей.
Виктория Александровна прокралась перед сном к профессору. Он все еще работал Лицо его казалось грустным и усталым. Она обняла свекра и бережно поцеловала его в морщинистую щеку.
– Вам не будет одиноко, папа?
– спросила она. Николай Иванович лукаво покачал головой.
– Я буду приходить к вам, - сказал он вполголоса.
– Помнишь, как мистер Р. Уилфер у Диккенса. И наверно, так же протру головой стену над своим постоянным местом. У меня будет постоянное место, Вика?
– Будет, папа! Спасибо тебе за все, за все!
Глава четвертая
"ТЫ ЖЕ НЕ ЭГОИСТ?"
В середине ноября Дружниковы поменяли квартиру. Бабушка и дедушка переехали в просторную, двухкомнатную, возле самого института, директором которого был дедушка.
Вера Григорьевна отвела под кабинет мужу лучшую комнату, но профессор посоветовал оборудовать ее под столовую.
– У меня же есть кабинет на работе, - сказал он, - зачем мне два?
Теперь он задерживался в институте до глубокой ночи. Как не хватало Николаю Ивановичу голосов Санди, сына, Виктории, их шагов, приглушенного
Санди теперь жил у самых верфей. Из окон прежней квартиры бухта виднелась с птичьего полета, а теперь приблизилась, обрела запахи и звуки. Совсем рядом плескалась вода, зеленоватая, с радужными кругами от нефти, и уже не игрушечными казались корабли, а огромными, больше домов. Утром Санди будили гудки, и, когда он шел с учебниками к остановке троллейбуса, его догоняли и перегоняли рабочие в комбинезонах, куртках, ватниках. От их одежды исходил запах машинного масла, моря, табака. Вместе с ними каждое утро проходил и другой дед Санди - мастер кораблестроительного завода Александр Кириллович Рыбаков. Вот он стал бывать у них чаще, иногда прямо с работы - усталый, закопченный, вымазанный в мазуте, но неизменно веселый и горластый.
Виктория Александровна была очень счастлива, если, конечно, исключить ее мучительные тревоги в часы полета мужа. Она так и не привыкла, как другие жены летчиков, относиться к этому спокойно и всегда боялась аварии, беды.
Она купила недорогую мебель, веселые занавески, заказала стеллажи для книг, цветов, керамики и теперь с наслаждением все расставляла и развешивала. Ей помогали Санди, Ермак и Ата, ходившая к Дружниковым теперь почти каждый день.
Ату уже смотрела доктор Реттер и взялась делать ей операцию. В январе Ата должна была лечь в больницу. Девочка оказалась несколько ослабевшей, малокровной, и необходимо было подлечить и подкрепить. Виктория Александровна договорилась с врачом интерната, и Ату пока освободили от дежурств и от домоводства, так раздражавших ее.
– Только не разбейте что-нибудь!
– сказала, улыбаясь, Виктория. (Попробую иногда опускать отчество. Мама выглядела так молодо, что ее почти Все звали просто Виктория или даже Вика.)
Ребята озоровали, как маленькие, и вырывали друг у друга молоток и гвозди.
– Я буду вешать картину, я!
– настаивала Ата. Опомнившись, мальчики уступили. Ата торжествующе схватила картину и полезла с ней на стул.
– Здесь или выше прибить?
– оживленно спрашивала девочка.
– Пожалуй, здесь, - решила Виктория. Ата ловко вбила гвоздь.
– Только посмотрите, теперь не криво?
– Очень хорошо, Ата!
"Как она всегда тщательно одета, а ведь могла бы где-нибудь не застегнуть, не заметить, слепая все-таки!" -с невольным уважением подумала Виктория.
На Ате было яркое клетчатое платье - красное, коричневое и желтое, уже поношенное, но выстиранное и отутюженное. Каштановые, с медным отливом, волосы, тщательно причесанные, заплетены в две косы и завязаны сзади желтой лентой. Было поразительно, как эта слепая тянется к свету, как она ненавидит все темное и мрачное.