Корабли Санди
Шрифт:
– "Баллада о солдате". Душу мне перевернуло. А я думал, что души у меня давно нет. Одна труха осталась. Как есть всю ночь проплакал. Какой он, Алеша-то, а? Зяблик! Как его танк хотел переехать! Как он всех-то жалел! Настоящий человек. А во мне ничего человеческого не осталось. Ничего не стоит избить, украсть, обидеть, толкнуть, отнять... Ох! Такому-то Алеше только бы жить. Мой отец ведь такой самый был. Геройской смертью погиб ради товарищей своих! Как Александр-Матросов. Я читал в газете. Честное слово! Только никому там не сказал, что это мой отец. Стыдно было. Да могли и не поверить! Тоже сын героя! Газету ту хранил долго.
Вот я после этой картины решил: буду жить, как Алеша бы жил. Тоска на меня напала по добру. Удивительное дело. Все думают: это Волк, знаем его как облупленного. А я уже не он. Снаружи тот, а внутри другой. Не сразу разобрались, ко поняли... Понимаешь, не по воле, а по добру затосковал. Страшное дело! Вроде я проспал сто лет и проснулся. Еще четыре года сидеть. "Неважно, думаю, буду готовиться к настоящей жизни". Перво-наперво пошел учиться. Хорошо это додумались - в колонии школу устроить. Очень хорошо! Десятилетка у нас там была. Днем работал, вечером учился. Да как! Вгрызался в учебники по-волчьи. На одни пятерки пошел! Не то чтоб я способный, нелегко мне давалось, но взялся я железно. Начальство, конечно, довольно: молодец, говорят, что за ум взялся. Блатные посмеиваются: на сколько Волка хватит? Волк, он и есть волк. Выпустили меня час в час... Начальник было хлопотал, чтобы досрочно. Но куда там - рецидивист. А о том, что уже другой, в деле не сказано. Иные ведь и прикидываются, чтоб на волю скорее выйти... Двадцать пять лет мне. Буду новую жизнь начинать. Что будет, то будет! К старому возврата нет. И понять не могу, как только я мог... Чай готов.
Ермак вскочил и налил всем по чашке. Выпили чай и легли спать. На этот раз Санди уснул.
Глава двенадцатая
ТВОЙ ОТЕЦ БЫЛ ГЕРОЙ
Похоронили бедную Гертруду Ивановну. Ермак все ждал, не явится ли отец, но Станислав Львович не явился. Неожиданно похороны оказались такими многолюдными, словно хоронили заслуженного деятеля. И Ермак никогда не узнал, что пришли почтить его.
Пришла чуть не вся школа - и учителя и ребята, пришли сотрудники гостиницы, где работала Гертруда Ивановна, жители Пушечной улицы и соседних кварталов и, конечно, все соседи.
Тело Гертруды Ивановны сначала привезли на грузовике во двор дома, где она родилась и прожила свою незадачливую жизнь. Бегала остриженная наголо по двору, ходила в школу, познакомилась со Стасиком, вышла замуж, родила сына, похоронила труженицу мать... Пережила огромное горе, когда бросил муж (соседки помнят, что она тогда месяц не причесывалась; как завязала голову какой-то тряпкой, так и ходила), пережила радость его возвращения, но она уже пила.
И вот теперь привезли то, что от нее осталось,- проститься. Соседки подняли плач - больше те, кто ее осуждал, требовал отобрать Ермака. Русский человек отходчив. О мертвых не говорят плохо.
Шофер торопил. Грузовик разрешили взять всего на час: ему ехать в дальний рейс. Посадили возле гроба заплаканного, казавшегося еще тщедушней Ермака и тронулись в последний путь гораздо быстрее, чем положено в подобных обстоятельствах. Все запыхались и ругали шофера.
Санди шел с мамой и Атой. Рядом шагал сумрачный Баблак, не сводивший взгляда с Ермака. Что-то его в нем поражало. Позади шли соседи и рассуждали о том, как мог
На кладбище подвыпивший швейцар гостиницы порывался сказать речь, но его оттаскивали назад. И он, обиженный, ушел.
Зарыли гроб в землю, забросали землей и пошли назад. Глафира Егоровна от имени соседей пригласила Викторию Александровну на поминки, "все, как полагается, честь по чести, в складчину".
Виктория Александровна не смогла отказаться. Помянула покойную рюмкой кагора, кутьей, блином и простилась. Ермак вышел их проводить. Виктория крепко его поцеловала. Договорились, что завтра он придет.
Ата была молчалива и подавленна. На ней было новое платье, сшитое Викторией Александровной, светло-синий в крапинку плащ и кожаная панамка. Всякий, взглянув на нее, невольно думал: "Какая славная девушка!"-но, приглядевшись, отмечал: "Только какая-то странная". И долго не мог понять, в чем странность. Странность была в том, что Ата все еще не научилась смотреть.
Прощаясь с братом, она вдруг сказала:
– Ермак, я останусь с тобой! Можно?
– И бросилась к Виктории Александровне: - Тетя Вика, мне у вас очень хорошо! Не сочтите меня неблагодарной. Но ведь он теперь один?! Почему нам не жить вместе, когда их нет больше?
Ермак грустно и-твердо взглянул на сестру:
– На что же мы будем жить? Тебе нужно хорошее питание... С осени я иду в техническое училище. Летом... сам не знаю, как проживу. Вот когда буду работать на заводе, тогда, если хочешь, будем жить вместе.
– Ты уже все обдумал!
– печально удивилась Виктория. О судьбе Ермака задумались многие: соседи, знакомые,
сослуживцы матери, педагоги. Приходил депутат из городского Совета. Ермаку предложили закончить среднюю школу. Его бы поместили в интернат. Но Ермак отказался наотрез.
– Я должен сохранить комнату. Папа поездит и вернется. Где он будет жить? И вообще я хочу работать на судостроительном заводе.
Так и было решено. Он закончит семилетку (осталось два месяца!) и пойдет учиться в техническое училище при судостроительном заводе.
На каникулы Дружниковы пригласили Ермака к себе. У мальчиков были грандиозные планы на лето - туристский поход.
Несколько дней ходил Иван Баблак по городу в поисках работы. И хотя всюду висели огромные плакаты, призывающие сварщиков, арматурщиков, токарей, слесарей, механиков, каменщиков и, конечно же, маляров, Ивану, ознакомившись с его документами, отказывали. Под разными предлогами. Собственно, даже не отказывали, а посылали один к другому, назначали прийти через неделю-две. По выражению Баблака, "тянули резину".
Иван уже десять дней жил у Ермака без прописки, и соседи грозились сообщить "куда следует".
Ермак рассказал об этом Санди.
– Надо пойти к дедушке Саше, он поможет!
– воскликнул Санди.- Дедушка теперь секретарь парторганизации. Давайте пойдем завтра утром все трое!
Так и сделали. Ставший еще более угрюмым, Иван не возражал. К дедушке так к дедушке. Чем черт не шутит. Вдруг поможет?
Было утро, воскресенье. Ночью шел дождь, а теперь парило и земля дымилась.