Корабли времени
Шрифт:
Но и по глазам Стаббинса, и по голосу совести, я знал, что мы примем иное решение. Такое неприемлемо для нас обоих.
— Я возвращаюсь, — сказал, наконец, Стаббинс, с прямотой, прорвавшейся сквозь учтивость. — Мне понятно все, что вы тут говорили, сэр, но там могут быть раненые, которым нужна помощь. Я не могу оставить их на произвол судьбы. — В его открытом честном лице отразилось сострадание. — Не так ли сэр?
— Да, Стаббинс, ты прав.
И мы отправились обратно по полоске песка, когда-то называемой пляжем. Вот она постепенно чернела, превращаясь в тропу войны, устланную головешками и горелыми тушами животных — волны еще не
Нево предупреждал — смертельно опасно приближаться к воронке больше чем на милю. К полудню, когда Солнце высоко стояло в небе, мы достигли этой роковой черты. Мы уже находились в тени черного пепельного зонта, распахнутого над головой. Свет, исходивший от воронки, был столь ярок, что наши тела отбрасывали вторую тень.
Мы ополоснули ноги в море. Под ногами привычно зарывались в песок раковины моллюсков, метались вспугнутые черепахи.
Наконец мы покинули пляж и углубились в лес. Точнее, в то, что от него осталось. Все вокруг было как в страшной сказке. Мы собирались обойти эту опасную воронку на расстоянии, в надежде обнаружить кого-то в живых. Школьного курса геометрии вполне хватало, чтобы определить, что при этом нам придется совершить шестимильную прогулку и снова выйти на пляж. Однако то, что просто на бумаге, иногда не осуществимо в жизни, и у нас не было такого циркуля, чтобы описать правильную и безопасную дугу или окружность у этого места. Поэтому, откровенно говоря, меня брали сомнения насчет нашего похода. В лучшем случае, это займет все время до вечера, учитывая то, что идти нам придется по обугленным корягам и завалам пожарища.
Мы были близки к эпицентру взрыва — на что указывали обезглавленные, лишенные крон и разбитые в щепки деревья. То, что могло стоять веками, было разрушено в секунды.
Теперь уже дневной свет не проникал так робко и загадочно в лес — ему не мешала листва, и наши головы беспощадно пекло полуденное Солнце. Но и здесь, в этом разоренном выжженном лесу, была жизнь, что можно было определить по крикам, шорохам и прочим звукам джунглей. И кроны теперь заменяла крона из пепла, выросшая за одну ночь из воронки.
Это багровое сияние, казалось, выморило все в округе — все зверье убралось глубже в лес. Оттого лес казался сумрачным — не только птицы и крупные животные, но даже насекомые сбежали из раненого искалеченного леса, и зловещая тишина была нарушена только шорохом наших шагов, да горячим клокочущим дыханием из бомбовой воронки.
Кое-где еще дотлевали стволы и крошились угли, так что вскоре насколько раз обжег босые пятки. Я обвязал ноги пусками травы и вдруг вспомнил — то же самое делал я, выбираясь из горящего леса 802701 года. Несколько раз мы набредали на обугленные трупы животных, которых врасплох застигла катастрофа — они даже понять ничего не успели. Несмотря на порядком погулявший здесь огонь, разложение не прекращалось — над лесом стоял смрад гнили и разложения. Раз я наступил на осклизлые останки какого-то зверька — по-моему, это был планететериум — и бедняге Стаббинсу пришлось ждать и выслушивать мои ругательства, пока я счищал останки с подошвы.
Примерно через час мы вышли на зловещий бугорок. Запах стоял такой, что пришлось прижать к лицу платок. Тело было настолько обезображено огнем, что сначала я принял его за труп животного — может быть, молодой диатримы. Но тут же
Я подошел поближе — из почернелой массы высовывалась женская рука. Она чудом уцелела: пальцы были сложены, как у спящей на безымянном пальце блестело маленькое золотое кольцо.
Бедняга Стаббинс отшатнулся в сторону, к деревьям, и я услышал, как его рвало. Я снова почувствовал себя по-дурацки, стоя среди выгоревшего леса, увешанный гирляндами орехов с водой.
— Что, если все они — такие, сэр? — спросил Стаббинс, наконец.
— Какие?
— Ну, вы понимаете — такие, как она. Что, если мы так и не найдем никого в живых? Если их всех постигла та же участь?
Положив руку ему на плечо, я искал силы, которой не чувствовалось.
— В таком случае, вернемся на пляж. И будем пытаться выжить дальше. Но мы сделаем все, от нас зависящее, Стаббинс. Мы должны это пройти. Иначе потом не простим себе этого. Давай, это ведь только начало.
Белые белки глаз выкатились на его чумазом лице.
— Нет, — сказал он. Вы правы, сэр. Мы сделаем все — если есть еще смысл. Но…
— Что такое?
— Ах — ничего, махнул он рукой, распрямляясь по стойке «смирно», в полной готовности продолжить начатое.
Он не договорил. И в этом умолчании крылась страшная правда. Если из всей экспедиции спасся лишь он, да мы с морлоком, то мы обречены коротать здесь век до конца. И когда наши кости покроются приливом, на этом все будет кончено. И хорошо, если наши окаменелости попадутся под лопату какому-нибудь садовнику в Хампстеде или Кью, через каких-нибудь пятьдесят миллионов лет.
Ничего не скажешь — суровая перспектива. И очень ненадежная. И что же Стаббинс имел в виду — что мы должны сделать лучшее, из того, что у нас осталось в нашем распоряжении.
В угрюмом молчании мы оставили обгоревшие останки, двинувшись навстречу тому, что готовила нам судьба.
Трудно сказать, сколько времени мы провели в лесу, потому что быстро утратили чувство времени в монотонно черном пейзаже. Даже Солнце как будто остановилось в небе над курящимися пнями. На самом же деле прошел всего час, когда мы услышали треск — словно к нам кто-то приближался со стороны чащи.
Глаза Стаббинса округлились как два шарика слоновой кости — от страха — и мы замерли, не дыша.
Что-то шло из обугленных теней, запинаясь и спотыкаясь о пни и коряги — и чем ближе, тем яснее становилось, что это человек.
С сердцем, подскочившим к гортани, я бросился вперед, не разбирая дороги, ни того, что было под ногами. Стаббинс спешил рядом.
Это была женщина — она лежала на земле, опираясь спиной о дерево. Она тянула к нам руки и бормотала что-то неразборчивое. На ней были обгоревшие лохмотья униформы, а руки сожжены, особенно внутренняя сторона предплечий.
— Все… все будет в порядке, — лепетал ей присевший рядом Стаббинс. — Мы пришли за тобой, мы вытащим тебя отсюда, ты будешь жить, слышишь…
Лицо ее было обожжено, но губы и глаза странным образом уцелели: видимо, она как-то успела прикрыть их руками — или же на ней был противогаз, который сгорел — и на коже прилипли остатки горелой резины, отчего казалось, с лица слезали паленые струпья. Так она ценою рук спасла свое лицо.
Женщина открыла глаза — то, что это женщина, мы сначала смогли понять только по тонкому стону. Рот ее открылся и оттуда раздался слабый шепот, который мог заглушить стрекот кузнечика.