Корделия

Грэм Уинстон

Мистер Фергюсон вышагивал взад и вперед по гостиной. До сих пор они ни на дюйм не продвинулись.

— Я и не подозревал, что вы оба здесь так несчастливы.

— Это не так. Правда, Брук? Но попробуйте понять!..

— Я хочу жить своим умом! — упрямо твердил Брук. — Если подвернулась возможность… Я не искал ее…

— Да, не искал? — мистер Фергюсон резко остановился. — Тогда как понимать содержание первого письма Скотта? Сразу становится ясно, что ты жаловался первому встречному на свою жизнь. С каким презрением он говорит о твоих теперешних занятиях — словно ты мальчик на побегушках!

Сменить работу? Так может рассуждать какой-нибудь наемный служащий. А меня он называет "стариком". Люди обычно подстраиваются под тех, к кому адресуются!

— Я знал, что из этого ничего не выйдет.

— В таком случае я удивляюсь, что ты вообще удостоил меня этим разговором.

— Все дело в том, что для меня приличия — не пустой звук, хотя ты и делаешь вид, будто убежден в обратном! — выкрикнул Брук.

Ссора разрасталась, как снежный ком, катящийся с горы, — где было Корделии остановить их?

— Я рад, что ты отдаешь себе отчет в безнравственности своего поведения! Сегодня ты становишься полноправным компаньоном, а завтра собираешься забрать деньги, которые не заработал, а получил в дар!

— Я не просил тебя об этом. Корделия меня уговорила! Раньше мы были свободнее.

— Зато без гроша. Если бы так и оставалось, ты не получил бы столь лестного предложения от своего приятеля. Ты им не нужен — неопытный молодой человек, у которого ничего нет за душой, кроме нескольких жалких стишков, напечатанных за свой счет…

— Оставь мои стихи в покое!

— Попрошу не перебивать! Повторяю: ты им не нужен! Зачем? Вся эта затея отдает жульничеством. Это — способ выманить твои деньги. Через несколько месяцев — как только ты сляжешь с одной из твоих многочисленных хвороб, — они скажут тебе, что ошиблись и хотят пригласить более опытного сотрудника. Но своих денег ты уже не увидишь.

— Это мое дело! — взвился Брук. — Если я неудачно помещу капитал, это моя ошибка. По крайней мере, я хоть ненадолго вырвусь из-под твоего ига! Вздохну полной грудью! А если потерплю неудачу, то не приползу на брюхе обратно!

— Прошу тебя, Брук! — Корделия очутилась между ними, боясь, что они подерутся. Она еще не видела такого гнева, такой неприкрытой вражды. Куда только делись кровные узы?

Тетя Тиш тихонько плакала в своем кресле; по щекам беззвучно текли слезы, словно кто-то оставил открытым кран.

На глазах у Корделии двое близких ей мужчин бросали друг другу страшные, непростительные обвинения, нанося друг другу раны, которые не залечишь годами. Неужели до сих пор они притворялись, и теперь вышли наружу их подлинные чувства? Или это какое-то помрачение ума?

Брук попытался оттолкнуть ее, но она по-прежнему цеплялась за него, чувствуя дрожь во всем теле.

— Брук! — шептала Корделия. — Ни слова больше! Дайте друг другу время подумать. Продолжите завтра, прошу тебя, Брук!

Наконец обессиленный Брук затих, а старик гневно смотрел на них обоих, отказываясь понимать. Еще одно слово — и между ними разверзнется бездна! Рушилась семья, но патриарх не хотел, не мог уступить.

Глава III

Брук упрямо гнул свою линию. Корделия ожидала, что позднее — в тот вечер или на другой день — он изменит свое решение,

как часто случалось в прошлом. Главное — выпустить пар… Однако на сей раз все было по-другому. Он слишком далеко зашел в своем бунте. Предложение Хью давало ему возможность, которая может больше не представиться. Теперь или никогда.

Целых три дня оба Фергюсона не разговаривали друг с другом. Каждое утро они вместе с Корделией отправлялись на фабрику, а вечером вдвоем возвращались домой. Брук, которого прежде всякая мелкая стычка доводила до болезни, на этот раз с каждым днем как будто становился крепче. В четверг он уехал в Лондон, а в субботу после обеда вернулся довольный. Его глаза светились внутренним огнем — словно он узрел свою мечту, по-прежнему далекую, но уже не недостижимую. Он встречался с лордом Гиронделем, мистером Бромптоном Джонсом и двумя остальными. Хью с трудом уговорил их принять неопытного сотрудника. Деньги перетянули чашу весов, однако лишь отчасти. Они действительно намерены создать лучший еженедельник в стране. Уже заключены контракты на рекламу. Им удалось заинтересовать выдающихся деятелей либеральной партии, которые рассчитывали опереться на их газету в политической борьбе. Речь шла не о чем-то умозрительном. Они учли решительно все, вплоть до мелочей.

Вечером в пятницу мистер Фергюсон отбыл в Олдхэм и вернулся в субботу около шести. Он прошел мимо Брука так, будто тот пустое место, и больше не выходил до вечерней молитвы.

Они стояли в холле, в ледяном безмолвии: мистер Фергюсон — около небольшого столика, обычно служившего ему кафедрой; перед ним лежала раскрытая Библия. Слуги выстроились в шеренгу вдоль стены. Ян считался уже достаточно большим, чтобы участвовать в вечерней молитве. Он стоял, держась за руку матери; по другую сторону от него стоял Брук.

Мистер Фергюсон открыл крышку часов и подождал, пока стрелки не показали шесть тридцать. Тогда он начал молитву.

"Если грешник отворачивается от греха своего и возвращается на путь истины и добродетели, он спасает свою живую душу. Я признаю, что грешен; грех мой всегда стоит передо мной. Жертва Господня… падшие души, разбитые сердца… Господи, ты не подвергнешь их презрению. Помолимся!"

Светила почти полная луна; голые ветви платана отбрасывали решетчатые тени на окно возле парадной двери. Газовую лампу в холле слегка прикрутили, и тень легла на все лица, из-за чего они казались такими же бледными, как луна. В камине пылал огонь, но всем было холодно.

"От мирского зла, от греха, от обмана и дьявольских козней, от гнева и вечного проклятия… спаси нас, Господи! От сердечной слепоты, от гордыни и суетности, лицемерия, зависти, ненависти и злобы — спаси нас, Господи!"

Неужели он собирается читать текст целиком? В руке Корделии шевельнулась ручонка Яна. Она бросила взгляд на Брука. Ему трудно долго стоять, слабое тело требует покоя. Но он стоял, прямой, напряженный, как тетива лука.

"Да пребудет с нами милость Господня!"

Наконец-то! Большой ли грех — радоваться окончанию молитвы? "Господи, — твердила Корделия свою собственную молитву, — помоги нам, защити от эгоизма и злобы!" Ян затопал ножкой о ковер; Корделия сжала его ручонку, давая понять, что этого делать нельзя.