Корделия

Грэм Уинстон

Брук ринулся к письменному столу, словно желая разломать его, с силой рванул ящик и, внезапно обмякнув, отвернулся.

— Взгляни ты сама.

Он, весь дрожа, опустился в кресло. Корделия перебрала бумаги, нашла нужную, развернула.

— Все правильно, — еле слышно молвила она.

В комнате воцарилось молчание.

— Этот пункт был включен в договор как простая мера предосторожности, — сказал мистер Фергюсон. — Я не предвидел ничего подобного, не предполагал, что меня предаст собственный сын.

Брук молчал.

— Мистер Фергюсон…

Он обернулся и устремил на Корделию напряженный взгляд.

— Прошу вас, — заговорила она, — заново поразмыслить

над всем этим — ради нас всех. — "Господи, дай мне силы высказать то, что у меня на душе!" — Вряд ли в ваших интересах — добивать Брука. Узники — не самая приятная компания. Вы всегда были так великодушны. Столько отдавали нам, старались… Он много лет работал вместе с вами в созданной вами фирме. Но он не был счастлив, потому что не годился для этого дела, ему было неинтересно… он не виноват. Вы разочарованы. Но он сделал все, что мог. Почему не дать ему шанс попробовать себя в чем-то другом? А вдруг он еще удивит вас? Если он потерпит неудачу, как вы предполагаете, он вернется и продолжит работать вместе с вами, правда, Брук? Со спокойной душой. Это будет справедливо. Но вдруг ему улыбнется удача? Тогда вы станете им гордиться. Он нашел себе дело по душе. Если бы не это, он так навсегда и остался бы печатником, старался бы изо всех сил. Но подвернулся вот такой случай. Теперь, что бы вы ни делали, он не сможет всего себя отдавать вашему делу, если только не дать ему шанс попытать счастья в том, что он сам для себя избрал. Человека нельзя заставить быть хорошим сыном. Можно испортить ему жизнь, но от этого ни вы, ни я не станем счастливее. У вас все еще есть шанс — быть почитаемым, а не проклинаемым своим сыном.

Мистер Фергюсон отвернулся. Свирепый профиль, властная линия носа. Но он все-таки слушает! Корделия продолжала:

— Если вы согласитесь отпустить Брука, обещаю работать на вас до конца этого года — или пока вы не подыщете толкового управляющего. К тому времени уже можно будет судить, повезло ли Бруку в Лондоне. Если нет, тогда вопрос о моем отъезде отпадает сам собой.

— А Ян?

Корделия замялась. Словно вспышка молнии, ее осенила мысль: он задел больное место — ее, а не Брука!

— Что Ян?

— Предположим, вы не вернетесь. Неужели Ян лишится заслуженного наследства?

— Об этом еще рано говорить. Ян может заняться красильнями, если захочет. У него должна быть свобода выбора.

— Как у Брука?

— Которой у меня никогда не было! — огрызнулся Брук.

— Тебе повезло — иначе ты бы сдох от голода в канаве!

— Это ты так считаешь!

— Брук, прошу тебя! — она только-только ухватилась за тонкую ниточку надежды. — Мистер Фергюсон, помогите нам! Мы страдаем не меньше вас. Это никакой не заговор, иначе мы бы позаботились о том, чтобы повнимательнее изучить условия договора. Помогите нам, помогите Бруку! В том, что он собирается сделать, нет ничего зазорного!

Мистер Фергюсон с усилием перевел дух. Если попытаться его понять, подумала Корделия, задеть за живое, пробудить великодушие, сочувствие, отделить от ржавчины самолюбия…

Он сказал:

— Значит, по-вашему, в дезертирстве нет ничего позорного? Бруку должно быть позволено шагать по трупам для удовлетворения сиюминутного каприза? А моя жизнь, мои планы, многолетний труд — пусть все летит вверх тормашками ради его прихоти? Я пятьдесят лет проработал на благо семьи. Создавал нечто ценное, конкретное, чтобы передать по наследству моему сыну и сыну моего сына. Вы думаете, у меня не было соблазнов? Думаете, Брук — единственный, кто принес себя в жертву? Если бы я согласился играть ведущую роль в общественной жизни города, когда меня об этом просили… еще в молодости… Или

если бы я как следует занялся политикой — я мог бы рассчитывать на одну из высших должностей в либеральной партии. Но рядом не оказалось никого, кто взял бы на себя ответственность, и я пожертвовал своими амбициями ради блага семьи и ее будущего. Правильно или нет, но я поступил именно так. А теперь вы предлагаете, чтобы я на старости лет выбросил все это на свалку, для того только, чтобы мой сын удовлетворил свою прихоть…

Корделия молчала. Возможно, им тоже нужно проявить великодушие и сострадание?

Но что толку? Как можно требовать от сына — с внезапной ясностью увидела она, — чтобы он оценил жертвы отца своего? В любом случае трудно ожидать ответной жертвы. Потому что отец жертвует добровольно, а сын — по обязанности.

— Я обещал, — вмешался Брук, — и не могу взять слово назад.

— Напиши, объясни, что передумал.

— Я не передумал, — в отчаянии воскликнул Брук. — Нет, папа!

— А еще лучше — поезжай к своим друзьям и скажи, что согласен занять должность младшего редактора, только без денег. Вот и проверишь, насколько они горят желанием взять тебя.

Брук вскочил.

— Боже милосердный! Я столько лет жил с тобой, как… — Корделия схватила мужа за руку, и он оборвал фразу.

— Нет, продолжай, — потребовал отец. — Скажи все. Поставим точки над "i".

Грудь у Брука ходила ходуном.

— Ты упомянул о предательстве. А сам? Притворился, будто сделал нас компаньонами, а на самом деле это была лишь ширма, витрина твоей так называемой щедрости. Я всю жизнь был марионеткой в твоих руках. Ты играл моими чувствами, как хотел. И не делай вид, будто все это — ради моего блага! Ты думал только о себе. Почему я должен нести ответственность за то, как сложилась твоя жизнь? Почему ты не занялся политикой, как хотел? Это был твой выбор, а не мой!

— Брук!

Но он уже закусил удила. Высказать все — а там хоть трава не расти!

— Да правда ли, что ты мог стать членом парламента? Да если бы у тебя действительно был шанс, ты бы уцепился за него, забыв обо мне и, главное, о красильнях! А теперь возводишь несущественную жертву в степень добродетели! Не выйдет!

Мистер Фергюсон повернулся к сыну; в его глазах полыхал зловещий огонь.

— Что же ты собираешься делать?

— Ты говоришь, эту работу мне предложили только ради моего капитала? Может быть, и так. Может быть, я последую твоему совету и поеду туда посмотреть, возьмут ли меня без денег. Здесь я все равно не останусь, говорю тебе!

— Отлично. Убирайся — когда хочешь!

Брук задыхался от гнева. Он стряхнул с плеча руку Корделии. Разочарование, сознание своей беспомощности и ненависть вмиг состарили его лицо, лишили его жизни.

— И не тешь себя мыслью, что одни только мои друзья интересуются деньгами. А тебе за какие заслуги предлагали все эти высокие назначения? Почему сделали членом Городского Управления тебя, а не кого-нибудь другого, столь же, если не более достойного? Да только из-за твоих подачек!..

— Замолчи! — завопил мистер Фергюсон. — Выйди вон из этой комнаты — пока я не вышвырнул тебя отсюда!

— Я уйду, — трясясь всем телом и еле держась на ногах, пробормотал Брук. — Я уйду…

Забыв о присутствии Корделии, он, спотыкаясь, прошел мимо нее, схватился за дверную ручку и вышел, оставив дверь открытой.

Корделия медленно последовала за ним.

Эта ссора, в ходе которой отец и сын обменивались жесточайшими, почти реальными ударами, лишила обоих сил. Корделия миновала письменный стол, величественную фигуру старика, вышла в холл и услышала, как хлопнула наружная дверь.