Коридоры кончаются стенкой
Шрифт:
— Это их дело, говорить или не говорить. Я ни к каким организациям не примыкал и никто меня туда не приглашал. Имевшие место случаи фальсификации, незаконных арестов, извращенных методов ведения следствия являются результатом воздействия на меня условий, в которых работал я и весь личный состав. Подумайте сами: какой был мне смысл набивать камеры арестованными и обрекать себя на каторжный труд без сна и отдыха? От меня требовали поставить работу так, чтобы каждый следователь ежедневно выдавал готовыми не менее пяти дел. Возможно это сделать при соблюдении всех норм социалистической законности? Невозможно. Приходилось изощряться.
— Ваши размышления
— Я таковым никогда не был и не буду.
— Не будете, — согласился прокурор. — Теперь не будете, — добавил он убежденно и брезгливо оттолкнул от себя изрядно разбухшее за последнее время дело. Я думаю, — поднял прокурор глаза на Захожая, — что с Безруковым надо кончать. У следствия достаточно данных о его вражеской деятельности, и пора дать слово Военному трибуналу. Это, Безруков, и мой ответ на последнее ваше заявление, в котором вы в своей преступной манере возводите клевету на следствие.
Прокурор встал, хмуро взглянул на согбенную фигуру Безрукова, склонившуюся над столом, торопливо сунул Захожаю руку для пожатия и стремительно вышел из кабинета. Звонко стрельнула с силой закрытая дверь, и Безруков, вздрогнув всем телом, потянулся вслед за ушедшим, запоздало выбросил руку вперед, словно желал остановить его и сказать что-то важное, что изменит ход следствия и вернет надежду. Увы!
42
В полночь Гальперину позвонил Селезнев.
— Слушаю, Петр Иануарьевич!
— Зайди, посовещаемся. Состояние ревзаконности в крае знаешь?
— Это моя обязанность.
— Волнует линия ГБ. Все, что есть отрицательного за последние два года — возьми, доложишь. Хорошо бы иметь обобщенные материалы. Разговор будет детальным.
— Все, что надо — есть.
— Жду тебя в два часа.
— Буду непременно.
«Кажется, лед тронулся, — захлебнулся от радости прокурор. — Если Первый решился расстаться с Шулишовым — это победа!» Он взял материалы последних проверок выполнения органами НКВД ноябрьского Постановления ЦК И СНК, прихватил на всякий случай несколько жалоб освобожденных из-под стражи и во всеоружии явился к Селезневу. В кабинете уже были Бессонов и Джичоев.
— В последнее время, — начал беседу Селезнев, — с Шумиловым творится несообразное. Груб, амбициозен, проявляет несогласие с решениями бюро крайкома. Дошел до того, что уже в письменной форме выражает недоверие крайкому, шельмует партработников. Вот его замечания к протоколу, заседания бюро:
«Первое. Я считаю решение бюро в отношении оценки положения оперативной работы в Управлении необъективным и по существу не отвечающим истинному положению вещей.
Второе. Тенденциозным является обвинение меня в том, что я продолжал долгое время держать на оперативной работе ряд ныне арестованных бывших сотрудников. Это легко поддается проверке и нетрудно установить, что задержка с их отстранением от работы от меня не зависела. Что касается Безрукова, то здесь вина полностью ложится на секретарей крайкома. Считаю ненормальным, когда на мою просьбу проверить это я получил от Селезнева обвинение, что я занимаюсь «провокацией» и заявление (реплику), что я сознательно засорил аппарат Управления врагами.
Третье. Ненормально также
Вот такое заявление, товарищи.
— Это откровенное свинство, — выразил свое мнение Гальперин. — Он все еще мнит себя над всеми, никак не поймет, что сегодня первую скрипку во всех делах играет крайком.
— А как ловко выкрутился по поводу Безрукова! — поддержал общее мнение Джичоев. — Если он считал, что Безрукова надо было арестовать, почему вопреки мнению крайкома назначил его врид помощника начальника УНКВД? То же с Биростой, Поляковым, Петуховым, Березкиным.
— Это лицемерие, недостойное члена партии и руководителя такого высокого ранга, — заключил Бессонов.
— Лицемерие — это да, — согласился Гальперин. — Но в его действиях просматривается и другое: откровенная вражеская вылазка, стремление во что бы то ни стало сохранить малкинские кадры, изрядно поднаторевшие в попрании ревзаконности. Это подтверждается нашими проверками. Когда мы требуем возбудить уголовное дело в отношении сотрудников НКВД, принимавших участие в избиениях арестованных и фальсификации дел, он передает материалы особоуполномоченному «УНКВД и тот прячет их у себя, вероятно, в надежде, что времена беззакония возвратятся на круги своя. Мы обнаружили у особоуполномоченного Усова, например, ряд дел уголовного порядка, которые должны вестись в соответствии с нормами УПК на положении предварительного следствия, а они ведутся как административные расследования, благодаря чему прокурорский надзор о таких делах не знает и не в состоянии по ним осуществить свои права надзора.
— Кстати, как идет следствие по Ткаченко и Тарасенко? — спросил Джичоев. — Корифеи пыток, — пояснил он Селезневу.
— Вот о них как раз я и хотел сказать. Я направил дело по ним Шулишову, а тот передал его Усову. До сих пор оно числится как административное и к производству как следственное не принято. То, о чем я говорил.
— И никаких следственных действий? — поинтересовался Бессонов.
— Тарасенко допрошен, но в качестве кого — непонятно. То ли как свидетель, то ли как обвиняемый. В протоколе оставлено пустое место.
— Аналогично дела обстоят по обвинению Беликова в незаконных методах следствия по делам Фадеева, Гаврилова. В отношении бывшего начальника Северского РО НКВД Микляева дело вообще потеряно. Многие дела по полтора-два года лежат без движения даже после письменных указаний прокуратуры. Я предлагал Шулишову привлечь к ответственности ряд председателей сельсоветов за выдачу органам НКВД фиктивных справок о соцположении многих арестованных, в которых они вместо «середняк» писали «кулак», — Шулишов проигнорировал.
— Надо было направить письменное указание на этот счет, — сказал Селезнев. — Такие справки, наверное, ужесточали судьбу арестованного?
— Естественно. Такая справка зачастую являлась основным поводом для ареста и привлечения к суду. Что касается «указания», как вы сказали, — так оно, по существу, и было, я просто выразился неверно. Продолжаются пытки арестованных в «тяжелой камере» внутренней тюрьмы УНКВД и грубые нарушения прав арестованных. Вот у меня жалоба Удодова, который подробно описывает издевательства над арестованными. Если время позволяет — я зачитаю.