Коринна, или Италия

де Сталь Жермена

Таким образом, он уже мысленно сравнивал Коринну с Люсиль; но ему казалось, что то была лишь игра ума; он не подозревал, что ему вскоре придется задуматься над этим всерьез.

Глава седьмая

Покинув поместье леди Эджермон, Освальд поехал в Шотландию. Смущение, которое вызывала в нем Люсиль, еще живое чувство к Коринне — все отступило перед волнением, охватившим его при виде мест, где протекала его жизнь подле отца: он упрекал себя в том, что целый год предавался развлечениям, и ему казалось, что он уже недостоин войти в отчий дом, который лучше было бы не покидать. Увы! можем ли мы быть довольны собой, если после смерти самого дорогого на свете человека нарушили свое глубокое уединение? Достаточно хоть недолго пожить в обществе, чтобы померкли образы тех, кого уже нет. Хотя воспоминание о них и живет в нашем сердце, но мы уже готовы принять участие в деятельности живых и гоним мысль о смерти, как тягостную, бесполезную или просто утомительную. Короче говоря, когда кончается одиночество, столь благоприятное для печальных размышлений, жизнь снова влечет к себе даже самые нежные души, и в них пробуждаются земные

интересы, желания и страсти. Потребность в развлечениях — жалкое свойство человеческой натуры; и хотя Провидение создало человека именно таким, чтобы он мог вынести мысль о своей смерти и смерти близких, нередко в самом разгаре житейской суеты нами овладевает чувство раскаяния и нам слышится трогательный, кроткий голос: «Как мог ты забыть меня, ведь я так тебя любил?»

Такие мысли занимали Освальда, когда он возвращался в своей дом; переступив его порог, он испытывал уже не отчаяние, как в первый свой приезд, но глубокую грусть. Он увидел, что время примирило всех с потерей человека, которого он оплакивал: слуги больше не считали нужным говорить с ним об отце; все обратились к своим обычным занятиям; ряды сомкнулись, подрастало новое поколение, готовое сменить отцов. Освальд заперся в комнате отца, где снова увидел его плащ, палку, кресло, — все было на прежнем месте, но на призыв сына некому было отозваться, и ничье сердце не трепетало от радости, когда он входил. Лорд Нельвиль погрузился в глубокое молчание.

— О жребий человечества! — вскричал он, заливаясь слезами. — К чему ты нас ведешь? Неужели мы живем лишь затем, чтобы превратиться в прах, и нашим мыслям суждено исчезнуть бесследно? Нет, нет, мой единственный друг слышит меня! он сейчас здесь, он видит мои слезы, и наши бессмертные души дождутся встречи. О, мой отец! о, мой Господь! укажите мне верный жизненный путь! Каменные сердца, словно непоколебимые скалы, не ведают ни сомнений, ни сожалений, но могут ли люди, наделенные воображением, чувством, совестью, совершить хоть один шаг, не опасаясь сбиться с истинного пути? Они хотят следовать велениям долга; но им самим неясно, в чем заключается их долг, доколе Бог не откроет этого их сердцу.

Вечером Освальд пошел прогуляться по любимой аллее отца, и всюду среди деревьев ему мерещился его образ. Ах, кто из нас не мечтал во время жаркой молитвы, чтобы нам явилась дорогая тень, чтобы наша любовь свершила чудо? Тщетная надежда! мы ничего не узнаем до самой могилы. Тайна тайн, ты не волнуешь посредственные умы! но чем возвышеннее наши мысли, тем неодолимее влечет нас великая бездна. В то время как Освальд предавался этим размышлениям, он услышал стук ехавшей по аллее кареты; из нее вышел старик и медленно двинулся к нему навстречу. Освальд был поражен, увидав этого старца в этом месте и в столь поздний час. Он узнал мистера Диксона, старого друга своего отца, и приветствовал его с таким сердечным трепетом, какого раньше никогда не испытывал при встрече с ним.

Глава восьмая

Мистер Диксон не обладал ни умом, ни силой характера отца Освальда и ни в чем не мог с ним сравниться; но в час кончины старого лорда Нельвиля он не отходил от его ложа. Будучи его ровесником, мистер Диксон, казалось, нарочно задержался на земле, чтобы потом принести своему другу вести о его сыне. Поднимаясь с ним по лестнице, Освальд взял мистера Диксона под руку, и ему было приятно, что он может этим почтить его старость, — впрочем, кроме преклонного возраста, у мистера Диксона не было ничего общего с покойным другом. Он знал Освальда с его рождения и, недолго думая, без обиняков заговорил с ним на волнующую тему. Старик сурово осуждал его связь с Коринной; однако эти слабые доводы возымели бы еще меньше действия, чем рассуждения леди Эджермон, если бы мистер Диксон не вручил Освальду письма его отца, адресованного лорду Эджермону; в этом письме лорд Нельвиль отказывался от своего намерения женить сына на Коринне, тогда еще мисс Эджермон. Вот это послание, написанное в 1791 году, как раз в то время, когда Освальд впервые поехал во Францию. Он с трепетом прочитал его.

Письмо отца Освальда лорду Эджермону

Простите ли вы меня, мой друг, если я предложу вам внести некоторые изменения в наш замысел связать узами брака наши семейства? Мой сын на полтора года моложе вашей старшей дочери: не лучше ли было бы предназначить ему в жены Люсиль, вашу вторую дочь, которая на двенадцать лет моложе своей сестры. Я мог бы ограничиться этим соображением; но мне был известен возраст мисс Эджермон, когда я просил у вас ее руки для Освальда, и я нарушил бы законы дружбы, если бы не сообщил вам, почему именно я не захотел, чтобы этот брак состоялся. Мы с вами в тесной дружбе вот уже двадцать лет; мы можем со всей откровенностью говорить о наших детях, тем более что они еще так молоды, что со временем вполне могут измениться, следуя нашим советам. Ваша дочь прелестна, но мне кажется, она сродни тем прекрасным гречанкам античности, которые всех восхищали и покоряли. Пусть вас не оскорбит это сравнение! Без сомнения, вы сумели внушить вашей дочери самые чистые чувства и самые благородные убеждения; но у нее есть потребность нравиться, пленять, производить впечатление. Талантов у нее еще больше, чем самолюбия; но у того, кто обладает столь редкостными талантами, неизбежно является желание их развивать; и я не знаю, какая арена под стать этой девушке с таким деятельным умом, кипучим воображением и пламенной душой, которая сквозит в каждом ее слове; она, конечно, увлекла бы с собой моего сына за пределы Англии, ибо такая женщина не в состоянии быть счастливой у нас; только в Италии она будет чувствовать себя дома.

Ей надобно жить независимой жизнью, повинуясь лишь прихотям своей фантазии. Наш сельский быт, наш домашний уклад, конечно, не придутся ей по вкусу. Всякий мужчина, рожденный в нашей благодатной отчизне, прежде всего должен быть англичанином: он должен выполнять священный долг гражданина; но в странах, где государственные законы дают мужчинам возможность действовать и отличаться, женщины должны оставаться в тени. Как же

вы хотите, чтобы столь исключительная натура, как ваша дочь, удовольствовалась подобной долей? Послушайте меня, выдайте ее замуж в Италии: религия, склонности, способности — все призывает ее туда. Если бы мой сын женился на мисс Эджермон, он бы, конечно, горячо полюбил ее, ибо нельзя быть обворожительней, чем она, и постарался бы в угоду ей завести у себя в доме чужеземные порядки; вскоре он утратил бы национальный дух или, если угодно, предубеждения, которые сплачивают нас и благодаря которым наша нация образует единое целое — свободное, но нераздельное сообщество, которое может погибнуть лишь с последним англичанином. Но как только мой сын убедится, что жена его несчастлива в Англии, ему и самому все здесь станет не по душе. Я знаю, в его характере есть известная слабость, ибо он чрезмерно чувствителен: он, конечно, переселился бы в Италию, и, доживи я до этого, я, наверное, умер бы с горя. И не только оттого, что она похитила бы у меня сына, но и оттого, что она лишила бы его чести служить своей отчизне.

Влачить праздное, полное развлечений существование в Италии — достойна ли такая участь сына наших гор? И подобает ли шотландцу быть «чичисбеем» собственной жены, если не другой женщины? Не приносить пользы своей семье, не быть ее опорой и руководителем? Насколько я знаю Освальда, ваша дочь взяла бы большую власть над ним. Поэтому я радуюсь, что он сейчас во Франции и не имеет возможности увидеть мисс Эджермон; и я умоляю вас, мой друг, об одном: в случае, если я умру до того, как мой сын женится, не знакомьте его с вашей старшей дочерью, пока не подрастет ваша младшая дочь настолько, чтобы привлечь к себе его внимание. Я верю, что наша многолетняя и священная дружба позволяет мне ожидать от вас этого доказательства вашей привязанности ко мне. Если понадобится, объявите моему сыну мою волю; я не сомневаюсь, что он отнесется к ней с уважением, особенно если меня уже не будет в живых.

Прошу вас также, приложите все усилия, чтобы соединить Освальда с Люсиль. Хоть она еще совсем дитя, я усматриваю в ее чертах, в выражении ее лица, в звуках ее голоса трогательную скромность. Вот какая жена, истинная англичанка, может даровать счастье моему сыну; если меня уже не будет в живых, когда состоится их брак, я буду радоваться ему на небесах; а когда мы с вами встретимся там, мой друг, наши благословения и молитвы будут охранять наших детей.

Преданный вам Нельвиль

Прочитав это письмо, Освальд впал в глубокую задумчивость, и мистер Диксон мог без помехи продолжать свои разглагольствования. Он восхищался прозорливостью своего друга, который так справедливо оценил характер мисс Эджермон, хотя он и не мог себе представить, сколь предосудительным окажется ее поведение в будущем. Мистер Диксон заявил Освальду, что подобный брак был бы смертельным оскорблением памяти его отца. Освальд узнал от мистера Диксона, что во время его рокового пребывания во Франции, через год после того, как было написано это письмо, то есть в 1792 году, отец его находил утешение только у леди Эджермон и однажды провел целое лето у нее в имении, занимаясь воспитанием Люсиль, которая чрезвычайно ему полюбилась. Итак, без злого умысла мистер Диксон грубо затронул самое больное место в сердце Освальда.

Обстоятельства складывались весьма неблагоприятно для Коринны, а у нее не было другого оружия, кроме писем, которые время от времени воскрешали ее образ в душе Освальда. Все ополчилось против нее: естественный ход событий, влияние родной страны, воспоминания об отце, уговоры друзей, убеждавших Освальда принять самое простое решение и идти проторенной дорогой, и, наконец, зарождающееся влечение к юной девушке, чей облик так гармонировал с чистыми и спокойными мечтами о семейной жизни.

Книга семнадцатая

Коринна в Шотландии

Глава первая

Между тем Коринна поселилась в окрестностях Венеции, в деревушке на берегу Бренты; она пожелала остаться в местах, где в последний раз видела Освальда, и к тому же ей казалось, что сюда скорее, чем в Рим, будут доходить письма из Англии. Князь Кастель-Форте писал Коринне, что хотел бы приехать повидаться с ней; но если бы он попытался оттолкнуть ее от Освальда и сказал бы, как говорят в таких случаях, что разлука охлаждает любовь, такое необдуманное слово поразило бы Коринну, как удар кинжала, и она предпочитала никого не видеть. Однако нелегко жить в одиночестве, имея пламенное сердце и чувствуя себя несчастной. Для занятий, которым предаются в уединении, требуется душевное спокойствие; когда же душа объята тревогой, то любое, даже случайное и пустое, развлечение лучше, чем нескончаемая вереница одних и тех же дум. Если бы можно было поглядеть, как подкрадывается к человеку безумие, мы, конечно, обнаружили бы, что оно овладевает человеком, когда единственная мысль неустанно сверлит его мозг, вытесняя все другие впечатления разнообразного внешнего мира. К тому же Коринна обладала столь живым воображением, что ее испепелял внутренний огонь, если ум ее не получал пищи извне.

Как отличалась теперь ее жизнь от той, какую она вела почти год! Тогда Освальд не отходил от нее чуть ли не весь день: следил за всеми ее движениями, жадно ловил каждое ее слово, его мысль будила мысль Коринны. Все, что было в них сходного, все, что было в них различного, равно оживляло их беседу; наконец, Коринна беспрестанно ощущала на себе его нежный, ласковый взгляд. Когда она испытывала хоть малейшее беспокойство, он тотчас же брал ее руку, прижимал к сердцу, и покой, нет, больше, чем покой, — смутная сладостная надежда вновь воскресала в ее душе. Теперь все было пусто вокруг Коринны, в душе ее царил мрак; единственными событиями, нарушавшими однообразие ее жизни, были письма Освальда; почта в зимнее время работала неисправно, и Коринна ежедневно с лихорадочным нетерпением ожидала от него вестей, и как часто бывала обманута! По утрам она прогуливалась по берегу канала, вдоль дремлющих вод, где плавали широкие, тяжелые листья водяных лилий. Она поджидала черную гондолу, привозившую письма из Венеции. Коринна еще издалека замечала эту гондолу, и сердце ее начинало яростно биться. Из гондолы выходил почтальон.