КОРМУШКА
Шрифт:
Это случалось и раньше, но сегодня… стоило только выйти из дома, как сразу нахлынуло, придавило и склонило к земле так, что каждый шаг давался с трудом. Приходилось делать вид, будто никуда не торопится, а оглядывается по сторонам только из простительного в её возрасте любопытства. Это сейчас в тринадцать лет уже взрослая, но совсем недавно, три года назад - это ещё ребёнок. Вернуться? Там от мамы идёт тёплая волна жасмина, сменяющаяся зверобоем беспокойства за папу и Андрюшу. А от младших братьев - луговым разнотравьем. У этих бандитов даже мысли перемешались, не всегда определишь, которая чья. Но хорошие - ни страха, ни зависти, что тянут сладковато прелой
– Ленка, дай стрельнуть!
– а вот и они, легки на помине. Четыре мушкетёра, четыре буйных ветра - будущее славного Саргайского рода.
Издалека показала братцам кукиш. Не подействовало, продолжали приставать:
– Тебе что, жалко, да? А волшебной саблей можно нашу берёзу за один раз срубить? А возьми нас с собой на рыбалку! А Никитка Малов говорит, что ты целоваться не умеешь!
Лена остановилась и бросила в Витьку, выдавшего самую страшную тайну, подобранную с земли сосновую шишку. Да, не умеет! И что? Не с самим же Никиткой, тайным воздыхателем, учиться? Тоже вот жених нашёлся, не только стрелять не умеет, но и оружие в руках никогда не держал - родители не разрешают. Они у него пацифисты. Папа, правда, иной раз их педерастами называет, на что мама ругается, а Андрей смеётся и соглашается. Наверное, так оно и есть, отец и старший брат никогда не ошибаются. Не готов защищать - значит не мужчина.
Пацаны отстали, наверняка что-то задумали. Судя по хитрым физиономиям и взглядам, бросаемым на подаренную в день рождения шашку, сейчас проберутся в кузницу делать себе очередной меч-кладенец. Она не вмешивается - отец как-то объяснил, посмеиваясь в усы, что не запрещает, но и открыто разрешать не будет. Иначе пропадёт ореол таинственности и волшебства.
Ну и пусть занимаются и тренируются. Всяко лучше, чем весенняя попытка отправиться на охоту за тварёнышами с самодельными луками и кривыми стрелами. А у неё есть своя тайна, живая, и от этого жуткая. И ей уже два дня. Не связан ли с ней горький запах беды? Наверное, нет, от тайны пахнет любопытством, интересом, и, как это ни странно, доброжелательностью.
На воротах от старшего из стражей - болотная тина с добавлением гнилой капусты. Залепить бы все восемь картечин в ощупывающие глазки. Папа говорил: - "Видишь агрессию - стреляй первой. Выживший всегда прав. Или в большинстве случаев." Но вот так просто выстрелить в живого человека? Только за мысли? Люди, всё-таки…
Словно что-то почувствовав, охранник побледнел и отшатнулся. А может так оно и есть.
– Доброе утро, Леночка!
– едва уловимая прелая листва. Боится?
– Для меня - доброе. Откроете?
– Конечно. На охоту?
Издевается? Обожгла взглядом и вышла за ворота. И уже не услышала за спиной сдавленный всхлип, не увидела прижатую к лицу ладонь и наливающийся кровью багровый след от виска до подбородка. Как от плётки.
В деревне уже давно привыкли, что иногда по утрам дочь Чертобоя Старшего уходит за стену. Зачем? Ну, зачем-то ей это нужно. Может быть, поля проверяет или ловушки на них устанавливает. Иногда приносит грибы, ягоды, букеты лекарственных трав - да пусть ходит, если не боится попасть на зуб тварёнышам. Не маленькая, вон - карабин наготове и шашка на боку. Дева-воительница. Ведьма! Последнее, впрочем, скорее в похвалу.
Дорога, всего лишь две узких протоптанных стёжки параллельно друг другу. И те постоянно зарастают травой, расползающейся со средины. Пусть, зато не будут скользить под ногой
Дорога уходит дальше к югу, в сторону Фроловского и Грудцино, но Лена сворачивает вправо, на едва заметную тропинку. Там, через десять минут неторопливого шага, на самом краю громадного оврага, ждёт старый друг - столетний дуб с бьющим из-под корней родником. И новый знакомый, который, она чувствует, изо всех сил хочет стать другом. Только зачем ему это? Именно ему?
Он появился два, нет, уже три дня назад, в день рождения, когда отец со старшим братом уехали, не дождавшись праздничного обеда. Обидно. Можно понять, что дела подождать не могут, но ведь и тринадцать лет бывает только один раз в жизни! Обида… и чтобы не срывать её на младших, она ушла сюда, к старому дубу, на толстой ветке которого можно лечь и молчать, слушая тишину, жаворонков и шелест листвы. А потом… потом достать флейту и вдохнуть в неё душу. Пусть оживёт, запоёт мертвая деревяшка, выплёскивая и развеивая над полями девичьи несчастья!
Дома - гитара. Живая, своенравная, с характером испанской доньи, закалывающей мантилью отравленным стилетом. Неподдающаяся, покорная только сильным рукам старшего брата, которого одного лишь признала равным себе. А при вдохновении - превосходящим. Девичьим же пальцам не подчиняется, не строит, дребезжит серебром басовых струн, сопротивляется. Так что - флейта. Хрупкий кусок дерева с чуточкой кости и металла, неизвестными путями попавший в эту забытую богом деревню.
Вот и тогда… Сидела опустошённая, выдохнув из себя всю жизнь в импровизацию, в жалобу, в детский плач. Открыла осушенные внутренним огнём глаза, посмотрела вниз - чтобы сразу встретиться взглядом со Зверем. Круглые зрачки, не обычные, кошачье-змеиные. В них - интерес? И ванильный запах мыслей. У тварёнышей есть мысли? Наверное, если они чувствуются.
Флейта полетела вниз, когда рука потянулась к карабину. Но зверь, вопреки ожиданиям, не бросился на промелькнувший инструмент, остался на месте, скаля клыки в каком-то подобии… улыбки? Вздор и бред, единственное, на что они способны - жрать. Единственная эмоция - голод. Мутант? Урод среди себе подобных? И гораздо крупнее остальных - размером с хорошую кавказскую овчарку, только не такой лохматый. Застыл, чувствуя взгляд сквозь прорезь прицела. Шаг вперёд. Палец выбирает холостой ход спускового крючка. Ещё шаг. Придержать дыхание… Третий… На что надеется? Зверь - самоубийца? Десять шагов - и ванильный запах. Подошёл к флейте. Они же не видят неподвижные предметы? Этот - видит. Взял передними лапами, протягивает. Поднялся на задние, воткнул инструмент в трещину в коре. Отошёл, пятясь задом, застыл. Сыграть ещё? Ему? Да не жалко, пусть слушает.
А дома долго колотила запоздалая нервная дрожь. Он - враг. Но тогда почему провожал почти до самой стены, держась на десяти шагах впереди и чуть левее, как будто специально предоставляя выгодную позицию для выстрела? Лишь немного не доходя до ворот - растаял, исчез во ржи, посеянной по обеим сторонам дороги.
На следующий день встретил на том же месте, где расстались накануне. Зверь оставался неподвижным, ожидая приближения девушки, и поднялся, только когда опять оставалось десять шагов. Шёл впереди не оборачиваясь, только у самого дуба сделал широкую дугу, освобождая место для прохода. А потом вновь запела флейта.