Корни травы
Шрифт:
Он понял это не только по ее неестественной окостеневшей позе. Что-то такое было в комнате с самого начала, какая-то необычная тяжесть в воздухе, какое-то жуткое безмолвие, словно отлетел некий неосязаемый дух, ушел сквозь дерево и камень стен. Сквозь решетчатые жалюзи в комнату падали лучи багрового заката, бросая на неподвижную фигуру полосы света и тени. Казалось, мисс Аманда подготовилась к смерти. Вместо обычного платка из шотландки, на ее голове возвышался остроконечный белый тюрбан королевы-матери Покомании. На ней была белая крестильная рубашка, а в ушах, освещенные лучом света, ярко блестели золотые сережки, подарок Маас Натти. Айвану, который застыл
Айван медленно, словно не по своей воле, приблизился. Подойдя ближе, он увидел, что, несмотря на все приготовления, на лице бабушки застыл испуг. Широко распахнутые глаза уставились в пустоту, челюсти ослабли, придав лицу выражение идиотского удивления, струйка слюны засохла, стекая из уголка рта в морщинистые складки шеи. Муравьи уже подобрались к ее глазам и ползали по мутным глазным яблокам. В лучах багрового заката знакомые черты этого дряхлого лица стали чужими, словно в зловещем свете гримасничала маска какого-то монстра.
Айван захотел закричать и убежать, но что-то остановило его, и он нерешительной походкой направился к кровати. Отбрасываемая им тень упала бабушке на лицо, из ее рта вылетели две больших мухи. Он положил ее на кровать, смахнул муравьев с глаз и осторожно закрыл их, потом вытер слюну с подбородка и соединил челюсти. Ладони ей сложил на груди, достав из них скомканный клочок бумаги. Сделав все, что, как он считал, делают в подобных случаях, он набросил на труп покрывало и выбежал из темной комнаты.
Айван понимал, что стоит на кухне, опустив голову и плечи, уткнувшись в холодный пепел потухшего очага. Он не мог сказать, долго ли он простоял в таком положении и что за голос переполняет его голову, эхом отдается в груди и затопляет весь мир страшным воем: «Вооеей, мисс Аманда мертбаайаа… Бабушка умерла! Бабушка умерла! Бабушка мертваайаа… Ва~ ай-оо… Мертваайаа.,. Бабушка мертваайаа!» Действительно ли это он голосил или все происходило лишь в его уме? Нет! Конечно же, он не мог дать выход своему горю веками освященным образом; иначе начали бы собираться соседи, объединяя свои голоса в приливе страха и осознания потери, оглашая холмы и долины нестройными экстатическими воплями. Уже давно сквозь деревья на холмах пробились бы и замерцали огоньки и люди поспешили бы в дом скорби, побуждаемые безотлагательностью смерти. Но ничего этого не было, и потому он понял, что вопли звучат только в его сердце.
Со двора был виден тонкий серп месяца. Даже животные казались растерянными; оставленные на весь день без присмотра, они молча жались друг к другу, словно понимая, что что-то изменилось навсегда. Они не спали, но и не двигались; козы не блеяли, свиньи не рыли землю. Только зловещий крик патту врывался в согласное гудение насекомых.
Бабушка умерла! Бабушка умерла! Одна умерла! Бабушка умерла одна! Ни души рядом, чтобы прикрыть ей веки! Чтобы протянуть кружку воды! Бабушка умерла! Умерла, совсем одна! Слова повторялись в его голове, пока он спускался по темной дороге, двигаясь механически, словно лишенный воли и понимания зомби. Стук его ног по камням, хор насекомых, древесные жабы и шуршащие ящерицы, все говорило одно и то же и отдавалось эхом: «Бабушка умерла.
–Маас Натти? Маас Натти?
–Кто это?
–Я, Айван.
–Заходи, дверь открыта, ман.
Старик был одет, в его движениях, когда он встретил у дверей Айвана и одним взглядом ухватил его побледневшее лицо в слезах, не было ни удивления, ни суеты.
–Входи, молодой бвай, и присядь-ка.
Он положил руку на плечо Айвана и провел его в комнату.
–Садись, молодой бвай, охлади себя. Выпей немного травяного чая, успокой нервы – можешь налить себе немного белого рома.
Бормоча что-то скорее себе, чем мальчику, Маас Натти заботливо засуетился.
–Мисс Аманда… – начал Айван.
–Я знаю. Как только увидел тебя, сразу все понял, – сказал старик. – Приди в себя, сынок, успокойся и расскажи, как все было.
Пока Айван пытался взять себя в руки и связать в голове все детали, старик сказал:
–Бвай, твоя бабушка была мировая женщина! – Он с восхищением покачал головой. – Великая женщина! Ты думаешь, она ничего не знала? Давным-давно все знала, ман, и подготовилась самым надлежащим образом.
Снова настала тишина. Айван пытался привести свое настроение в лад с настроем старика и его спокойным приятием неизбежного.
–Да, сэр, женщина, каких больше нет.
Старик говорил тихо, словно про себя.
–Уверен, что она ничему не удивилась. Да, сэр, и ничего не испугалась. Только не Аманда Мартин. Даже старик Масса Господь Всемогущий не мог ее напугать. Она привела в порядок свои дела, сделала все приготовления, отдала все указания и давным-давно готова была отойти. Была готова и ожидала, с миром и покоем в душе. Ты полагаешь, она сама себя остановила, а? Ты говоришь, она легко отошла?
Травяной чай с ромом, а также умиротворенный вид Маас Натти охладили Айвана настолько, что он вспомнил все случившееся. Он завершил свой рассказ и посмотрел на старика, словно ожидая от него одобрения.
Маас Натти следил за рассказом, сосредоточенно прищурившись, как бы воссоздавая все его подробности в своей памяти. По окончании рассказа он выглядел на удивление довольным.
–Я ведь говорил тебе! Я же говорил, что она ничему не удивилась, – сказал он, хлопнув себя для выразительности по колену. – Но и ты молодцом, – сказал он мальчику, – ты молодцом для своих лет, знаешь. А сейчас седлаем лошадь и едем – мы должны быть рядом с ней.
Айван поднялся, и Маас Натти заметил, что из кармана его рубахи торчит какая-то бумажка.
–А это что? – спросил он, указывая пальцем. – Что это?
–Не знаю, – Айван нащупал бумажку.
– Наверное, тот листок, который бабушка держала в руке.
–В руке? – прокричал старик. – Держала в руке листок, и ты ничего не сказал? Как ты мог ничего про это не сказать, бвай?
–Я забыл, сэр, – сказал Айван кротко.
–Забыл? Забыл? Бвай, как ты мог забыть такое? Бумага в руках мертвой женщины – и ты забыл? – Его голос непроизвольно поднялся на октаву выше, лицо скривилось в гримасе недоверия. – Дай ее сюда. – Он осторожно взял листок, словно святую реликвию или талисман устрашающей силы. Медленно, почти благоговейно он развернул скомканную бумажку, в сердцах бормоча: – Вы, молодежь, лишены чувства, которым Бог наградил даже клопа.