Корниловец
Шрифт:
— Тут две бутылки водки, — сказала она, — жареная курица, французская булка и чёрный хлеб, огурчики, варёная картошечка и селёдка.
Часовые глядели на Полынову с преданностью некормленых дворняг. Ваня бережно прижал к сердцу пакет и вопросительно посмотрел на Дашу.
— Мне нужно поговорить с одним заключённым, — спокойно попросила девушка, — с Кириллом Авиновым.
Красноармейцы переглянулись — Борис судорожно сглотнул, предвкушая выпивку. А какой роскошный закусон!
— Только если недолго, — поставил условие Иван.
— Ну конечно, — легко
Шевчук отложил винтовку в сторону и пропустил Полынову в коридор домзака. Пахло в коридоре, как в нечищеной уборной.
Сунув ключ в замок, Иван открыл дверь камеры и пропустил девушку внутрь.
— Только не запирай, — предупредила она. — Мало ли…
— Само собой! — нетерпеливо уверил девушку Шевчук и быстро удалился — картошечка с селёдочкой ждала его, да под водочку…
Проводив красноармейца глазами, Даша вошла в камеру и огляделась. Деревянный топчан, «застеленный» прелой соломой, мятая миска с присохшими крупинками на табуретке, поганое ведро в углу.
Кирилл стоял у дальней стенки, освещённый пыльным лучом из крошечного окошка — не всякий кот пролезет.
— Здравствуй, Кирилл, — сказала Даша, стараясь, чтобы голос её не дрогнул.
— Привет, Даша, — ответил Авинов.
Он смотрел на неё без удивления, вообще безо всяких эмоций. Она смотрела на него — и что чувствовала? Столько всего находило на душу — и злость, и отчаяние, и нетерпимость, и тоска, и горькое сожаление, и… и… И? И что? Ну же, договаривай? И любовь?..
— Вот, возьми, — сказала она ровным голосом, скидывая шинель. — Прикроешь своё рваньё.
Кирилл нахмурился.
— А ты как же? Март всё-таки…
Чувствовалось, что его самого поражает такой обычный, такой будничный разговор — на пороге темницы.
— Пустяки, тут до штаба десять шагов.
Даша выглянула в коридор и прислушалась.
— Я купила у твоих тюремщиков «свиданку» за водку, — сказала она. — В водке — сильное снотворное. Оно уже должно было подействовать… Если нет, то — вот… — Девушка достала из кармана шестизарядный «кольт». — Не твой любимый «парабеллум», зато и осечки не даст. Пошли.
Авинов пристально посмотрел на неё и кивнул. Набросив на плечи шинель, он шагнул к выходу из камеры. Даша пошагала впереди. Неожиданно остановившись, она оглянулась и сказала:
— Я вышла замуж. За Владика.
Во взгляде Авинова что-то изменилось. Его губы свело судорогой, но он всё же выговорил:
— Поздравляю.
— Спасибо, — усмехнулась Полынова. — Идём.
Когда они оказались снаружи, то оба стража были в отключке — Ваня лежал прямо на земле, свернувшись калачиком, вернее, здоровым калачом, а Борис стоял на коленях, распластавшись по лавке и смешно перекосив рот, с которого сбегала слюна. Готовы.
Авинов поднял «богатырку», [171]упавшую с главы Кочнева, примерил — как раз.
— Уходи, — негромко сказала Даша.
Кирилл посмотрел на неё, будто запечетлевая в памяти, а сам осторожно снял ремень с Шевчука — тот даже не замычал. Быстро застегнув пуговицы шинели, Авинов
— Уходи… — повторила девушка, изнемогая и тая надежду на то, что всё это переодевание Кирилл затеял вовсе не для того, чтобы замаскироваться, а ради неё, чтобы задержаться хотя бы на полминутки.
Авинов бросил на Дашу последний взгляд, молвил: «Спасибо тебе. Прощай», — развернулся и ушёл.
Полынова глядела ему вслед, стояла, опустив руки, и больше всего на свете хотела догнать, обнять, охватить этого человека, покрыть поцелуями его лицо, шептать и шептать, задыхаясь: «Люблю, люблю, люблю…»
…Даша продолжала стоять, не двигаясь, глядя в спину уходившему прочь любимому человеку, и только губы её шевелились, выговаривая невысказанное. Однако призыв, слетавший с них, мог слышать только Бог.
Глава 21
«ПАРИЖ КАВКАЗА»
Кирилл шагал по улицам Таганрога, зорко поглядывая по сторонам. Первая продольная улица… Вторая продольная… Седьмой поперечный переулок… Воистину, выражение «ходить вдоль и поперёк» приложимо к этому городу, который Петр I собирался сделать столицей, в буквальном смысле.
Красноармейцев в Таганроге столько скопилось, что глаз уставал от цвета хаки и нашитых красных звёзд. С одной стороны, такое соседство было крайне опасным, а с другой — позволяло Авинову затеряться в толпе. Вот только непонятно, что ж ему дальше-то делать? Пешком топать на юг? Бред сивой лошадки. Раздобыть эту самую лошадку? Где, спрашивается?
Неожиданно Кирилл углядел в гуще народа знакомое лицо. Быть этого не может… Хотя почему? Гражданская война и не на такие выкрутасы способна…
Прямо на Авинова двигался штабс-капитан Томин, авиатор и жизнелюб. Правда, кислое выражение на его лице плохо вязалось с понятием жизнерадостности.
Кирилл заступил дорогу штабс-капитану и сказал:
— Привет!
Пилот вздрогнул, подозрительно всматриваясь в красноармейца с неопрятной бородкой. Рука его неуверенно дёрнулась, готовясь отдать честь, но вовремя замерла.
— Красвоенлёт Томин, — представился авиатор. — С кем имею?..
— Со мной, — грубовато ответил Авинов. — Не узнаёшь? Мы ещё с тобой в Быхов летали и обратно. Ну?..
— Кирилл?! — В лице «красвоенлёта» прорезалась радость. — Откуда?
— Оттуда, — приглушённо ответствовал Авинов. Незаметно осмотревшись, он добавил: — Из домзака, понял? Надеюсь, ты не записался в Красную армию?
— Записали нас! — криво усмехнулся Томин. — Мы со всеми на юг летели, и на тебе — баки протекли! Бензин вниз, ну и мы за ним. Сели под Таганрогом, а тут и «красные». Мы им: «С пролетарским приветом, товарищи! Жаждем-де пополнить воздушный флот Советов!» Вот так вот… Запрягли «Илью» в воловью упряжку да и сволокли на местный аэродром. Второй месяц учу краснопёрых летать и не падать. Военспец, блин горелый! А Змея Горыныча мы потихоньку починяем, бензину выменяли, залили баки…