Король гнева
Шрифт:
Я не удивилась. Мой отец никогда бы не признался, что кто-то взял над ним верх.
Мы с Данте занесли наш багаж в наши комнаты наверху, а затем присоединились к Агнес в гостиной. У Гуннара была сессия в парламенте, так что это были действительно семейные выходные в Лау.
Я остановилась, когда увидела маму, сидящую на диване рядом с сестрой. На первый взгляд она выглядела как всегда собранной, но при ближайшем рассмотрении можно было заметить напряженные линии у рта и слабые фиолетовые
В груди кольнуло.
Ее глаза посветлели, и она полуприподнялась при моем появлении, а затем села обратно. Это было необычно неловкое движение для Сесилии Лау, которое заставило мое сердце сжаться.
Взгляд Агнессы метался между нами.
— Данте, почему бы мне не устроить тебе экскурсию по дому? — сказала она. — Планировка может быть запутанной...
Он взглянул на меня. Я слегка кивнул.
— Я с удовольствием прослушаю экскурсию, — сказал он.
Моя мать встала в полный рост, когда они вышли из комнаты.
— Вивиан. Рада тебя видеть.
— Я тоже, мама.
А потом я оказалась в ее объятиях, мои глаза щипало, когда я вдыхала знакомый аромат ее духов.
В нашем доме не было большой физической привязанности. Последний раз мы обнимались, когда мне было девять лет, но это было похоже на столь необходимое для нас обоих объятие.
— Я не была уверена, что ты придешь, — сказала она, отпуская меня. Мы заняли свои места на диване. — Ты похудела? Ты выглядишь худее. Тебе нужно больше есть.
Я ела либо слишком много, либо слишком мало. Между ними не было промежутка.
— У меня не было особого аппетита, — сказала я. — Стресс. Все было... хаотично.
— Да, — она глубоко вздохнула и провела рукой по своему жемчугу. — Какой огромный беспорядок. Я никогда не была так зла на твоего отца. Представь себе, сделать это с Данте Руссо, из всех людей...
Я оборвала ее вопросом, который не давал мне покоя с тех пор, как я подслушала разговор Данте с моим отцом.
— Ты знала о шантаже?
Ее рот приоткрылся.
— Конечно, нет, — она была потрясена. — Как ты могла подумать такое? Шантаж ниже нашего достоинства, Вивиан.
— Ты всегда соглашалась с тем, что делает отец. Я просто полагала...
— Не всегда, — лицо моей матери потемнело. — Я не согласна с тем, что он пытается отречься от тебя. Ты наша дочь. Он не вправе решать, могу ли я видеться с тобой или нет, или единолично выгонять тебя из семьи. Я так ему и сказала.
От неожиданного развития событий у меня в горле застрял клубок эмоций. Моя мать никогда раньше не заступалась за меня.
— Он здесь?
— Он наверху, дуется, — она нахмурила брови. — Кстати говоря, тебе стоит пойти в свою комнату и переодеться перед ужином. Футболка и штаны для йоги? На людях? Надеюсь, никто
Вот так просто исчезло тепло от ее предыдущих слов.
— Ты всегда так делаешь.
— Что делаю? — она выглядела озадаченной.
— Критикуешь все, что я делаю или ношу.
— Я не критиковала, Вивиан, а просто высказала предположение. Как ты думаешь, уместно ли надеть штаны для йоги на ужин?
Удивительно, как быстро она переключилась с возмущения и озабоченности на критику.
Мой отец был ответственен за большинство моих семейных проблем, но в отношении моей матери годами кипело разочарование другого рода.
— Даже если на мне не было штанов для йоги, ты критиковала мои волосы, кожу или макияж. Или то, как я сижу или ем. Это заставляет меня чувствовать себя... — я сглотнула. — Это заставляет меня чувствовать, что я никогда не буду достаточно хороша. Как будто ты всегда разочаровываешься во мне.
Если уж мы обсуждаем наши проблемы, я могла бы выложить все начистоту. Вопрос о шантаже был соломинкой, сломавшей спину верблюда, но проблемы в семье Лау назревали годами, если не десятилетиями.
— Не будь смешной, — сказала моя мама. — Я говорю такие вещи, потому что мне не все равно. Если бы ты была незнакомкой на улице, я бы не стала пытаться помочь тебе исправиться. Ты мой ребенок, Вивиан. Я хочу, чтобы ты была самой лучшей, какой только можешь быть.
— Может быть, — сказала я, мое горло сжалось. — Но мне так не кажется. Такое ощущение, что ты застряла со мной как со своей дочерью, и тебе приходится выкручиваться.
Мама уставилась на меня, в ее глазах светилось искреннее удивление.
Я знала, что она хотела, как лучше. Она не была намеренно злой, но мелкие уколы и колкости накапливались со временем.
— Хочешь знать, почему я так строга к тебе? — наконец сказала она. — Это потому, что мы Лау, а не Логаны или Лаудеры, — она подчеркнула эти имена. — Мы не единственная новая денежная семья в Бостоне, но именно на нас больше всего смотрят свысока снобы голубых кровей. Как ты думаешь, почему?
Это был риторический вопрос. Мы обе знали, почему.
Деньги решали многое, но они не могли откупиться от врожденных предубеждений.
— Нам приходится работать в два раза больше, чтобы получить хоть йоту того же уважения, что и наши сверстники. Нас критикуют за каждый неверный шаг и рассматривают каждый недостаток, в то время как другим сходит с рук гораздо худшее. Мы должны быть идеальными, — моя мама вздохнула. С ее безупречной кожей и безупречной ухоженностью она обычно выдавала себя за человека в возрасте около тридцати или около сорока лет, но сегодня она выглядела на свой возраст.