Король холопов
Шрифт:
– Она не нуждается в их опеке, потому что сама умнее их всех, –говорил Рава. – Это-то и странно, что они, чтя память Аарона и уважая ее за ум, которым она славится, дают ей поступать по своему усмотрению. Казимир взглянул на него.
– Что же? Она не собирается замуж? – спросил он.
– Об этом что-то не слышно, – ответил Кохан. – Гоздав знает только, что она теперь в тысячу раз красивее, чем когда мы ее видели в Опочне. Еврей или христианин, всякий, кто ее видел, говорит, что такой женщины никогда еще не встречал.
В этот момент раздался звук труб, и король направился к выходу, прервав разговор. Дорогой он спросил Кохана о псах, как бы желая дать ему
Но на Раву, который так хорошо знал короля, такое поведение Казимира не произвело того впечатления, которое оно могло бы произвести на всякого иного.
Он воздержался от дальнейшего разговора и во время охоты не возобновлял его.
На третий или на четвертый день, когда казалось, что король забыл об этом, он вдруг во время обеда обратился к Кохану с вопросом:
– Ну что, есть у тебя новые известия об этой Эсфири, которой ты так интересуешься?
Это значило, что король сам был ею занят.
– Нового ничего нет, – ответил фаворит, – но если бы понадобилось, я готов разузнать.
Король нахмурился и сухо ответил:
– Если тебе нужно…
Этим все и кончилось, но Рава убедился, что красавица Эсфирь не забыта.
После печального опыта с Рокичаной, лежавшего тяжелым камнем на его совести, он уже боялся что-либо предпринять.
Через несколько дней к королю пришел арендатор величских копей Левко, чтобы поговорить с ним о делах, касающихся копей.
Левко арендовал копи вместе с Друклей, Гензелем, Бургом, Арнольдом Велфкером и Бартком, но он пользовался неограниченным доверием короля, и ему вместе с Яном Елитком было доверено заведование монетным двором. Он был человек серьезный, умный и мог во многом служить своим советом. Соляные копи, представляющие собой клад, который при надлежащей администрации мог бы давать большие доходы, были в то время предметом наживы разных хищников, и там царил полнейший беспорядок. Дворянство, признавая за собою какие-то права на соль, вмешивалось в управление, предъявляло арендаторам различные свои требования, хозяйничало и грабило. Король именно теперь собирался завести там строгий порядок и запретить под страхом смерти даже посещение копей без особого на то разрешения; право распоряжаться доходами от копей должно было быть предоставлено исключительно королю или назначенному им от себя чиновнику.
Обязанностью арендаторов в то время было лишь содержать дворцовых лошадей и кормить за свой счет шесть нищих в Величке и шесть в Бохнии, которые должны были молиться о спасении душ покойных родителей короля. Именно относительно организации управления копями король должен был поговорить с Левко. Это был еврей совсем иного покроя, чем Аарон. Он старался скрыть свое происхождение, всегда одевался богато, и по одежде его трудно было отличить от христианина. Он не избегал христиан; наоборот, даже очень много с ними водился и умел с людьми всякого положения так обходиться, что никогда не терял своего достоинства и не оскорблял никого. Человек уже пожилой, Левко казался молодым и сильным на вид. Резкие черты лица восточного типа, черные живые глаза, постоянная улыбка на устах, высокий лоб – все это делало его еще более красивым. В его взгляде можно было прочесть сметливость, и король всегда охотно с ним разговаривал.
На этот раз беседа их затянулась вследствие разных объяснений, которые Левко пришлось дать королю в ответ на его вопросы. Левко, успокоенный результатами разговора и обещаниями короля, собирался уже уходить, как тот обратился к нему:
– Послушай, Левко, когда я был в Опочне, я жил в доме твоего
Левко, озадаченный вопросом, выразил на лице смущение, встряхнул головой, помолчал, как бы обдумывая что-то, и, наконец, проговорил, снова подойдя к королю.
– С этой единственной дочкой Аарона у нас хлопот по горло! Наследство он ей оставил большое, но он плохо поступил тем, что из любви к ней дал ей воспитание, вовсе не подходящее для женщины. От всей этой премудрости у девушки в голове перевернулось. Зачем это все женщине! – добавил Левко серьезно. – Она должна быть матерью наших детей, смотреть за домом, за хозяйством, за кухней. А учиться – это не ее дело! Которая вот из них хватит немножко науки, она ей сейчас в голову ударяет. Так случилось и с Эсфирью. Еврей ей теперь не по вкусу, она очень разборчива и требовательна, и у нас с ней много хлопот! Одни хлопоты! – повторил он, вздыхая. – Приехала сюда в Краков одна со своей теткой, бездетной вдовой и вместо того, чтобы поторопиться выйти замуж за жениха, которого мы ей сватаем, она сама не знает, чего хочет и чего ждет. Насильно ее заставлять мы бы не хотели, а жалко ее, потому что она, к своему несчастью, и красива, и умна!
Король внимательно прослушал все это длинное сетование Левко, глядя на него все время и не прерывая его.
– Что же вы думаете с ней делать? – спросил он.
– Пока родные еще ничего не решили, – сказал Левко, – но в конце концов и нам, и нашему духовенству придется выдать ее за кого-нибудь, мы должны поступить так, как нам велит наш закон. Вся беда – что она слишком умна.
Король усмехнулся и проговорил:
– Действительно, она умна, смела, но и красива.
Левко при воспоминания о красоте девушки взглянул как бы со страхом на короля; ничего не ответив, он поклонился и хотел было уйти, но Казимир еще добавил:
– Вы знаете, я этой девушке когда-то случайно спас жизнь, поэтому ее судьба меня интересует.
Левко поклонился ниже обыкновенного, простер руки с видом благодарности, вздохнул и удалился. Прошло много времени, и казалось, что в замке забыли об Эсфири. Дом, в котором она поселилась, стоял как раз на дороге, по которой король обыкновенно проезжал, когда отправлялся на охоту или по окрестностям. Кохан об этом знал, но не смел говорить своему господину.
Однажды король ехал в Тынец, куда был приглашен на охоту, и вдруг неожиданно увидел на крыльце Эсфирь, которая, казалось, именно его поджидала. Вероятно она узнала, что король проедет в этот день, потому что распоряжения о приготовлении к отъезду всегда отдавались накануне, а что она вышла нарочно, можно было заключить по ее праздничному наряду и по тому, что она не осталась на крыльце, а сошла со ступенек и вышла на улицу.
Еще издали король всматривался в нее с большим интересом; поравнявшись с ней, он остановил коня и, догадываясь об умышленной с ее стороны встрече, приветствовал ее радостной улыбкой и движением руки. Эсфирь медленным шагом, ничуть не смущаясь, смело подошла к нему, во всем блеске своей красоты, силу которой она, по всей вероятности, сознавала. Преклонив голову перед королем, она проговорила, поднимая глаза:
– Мне пришлось подстеречь вашу милость на дороге, как нищенке какой. Да я и в самом деле нищая: обращаюсь с просьбой к тому, кто мне раз уже спас жизнь. Тяжело, когда приходится жаловаться на тех, которых следовало бы любить и уважать. Они мне не хотят зла, но и делая добро, надо знать, что кому нужно.