Король-одиночка

Дробина Анастасия

– Куда везти, уважаемый? – протяжно зевнуло сидевшее за рулем лицо кавказской национальности. – Долго не думай, дождь идет…

Король медлил лишь несколько секунд.

– Отвези в Спиридоньевский.

Ехали молча. Кавказец перестал зевать, изредка удивленно поглядывал на своего пассажира в зеркало, не пытался заговорить, а под конец даже прикрутил головку весело чирикавшего радио. На углу Спиридоньевского Король выбрался из машины и уже свернул во двор, когда вспомнил, что забыл заплатить. Он тут же вернулся, но машины у края тротуара уже не было. На всякий случай Король огляделся. Ночной Спиридоньевский был безлюден. В конце переулка мигало несколько фонарей. Шумел дождь.

Уже

на лестнице ему пришло в голову, что в квартире могут быть Белкины родственники. Король решил, что вышвырнет всех к чертовой матери, но темные комнаты были пусты. Он пинком раскатал матрас у батареи и лег навзничь, уткнувшись лицом в пропахшую чужим потом подушку. Вскоре боль в плече унялась и напоминала о себе лишь мягкими толчками, но сон не приходил. Король не думал сейчас о Марго, Графе, о делах. Вспоминал о другом.

…Забрав Нинку из поселка, он не повел ее в коммуналку. В наследство от умершей бабки ему остался маленький дом на Седецкой, который, кажется, понравился Нинке. Она ходила по нему в длинной юбке и темно-вишневой блузке, оттенявшей ее смуглое лицо индийской принцессы. Король уговорил Нинку не носить дома платка, и она укладывала иссиня-черные, блестящие волосы в низкий узел. Длинная шея, прямая спина, замкнутые, строгие черты… От этого набора шалел даже Таракан – что, впрочем, не мешало ему относиться к Нинке с подозрением: «Не нашей породы. Все равно сбежит». Король отмахивался – с чего ей было бежать?

В глубине души он, конечно, побаивался, полагая, что с женой у него будут те же проблемы, что и с Белкой. Но Нинка больше не ходила ни на привокзальную площадь, ни на Привоз, напрочь, казалось, забыв о своей опасной работе. Он вздохнул с облегчением: вытаскивать из милиции профессиональную карманную воровку было бы, пожалуй, труднее, чем сестренку с ее картами и помадой. Родственники Нинки тоже не появлялись в доме, и Король был уверен, что она, выйдя за него замуж, разругалась со всеми.

Ни с одной женщиной он не мучился так в постели. В их первую ночь Нинка ждала его, сжавшись в комок на кровати – настороженная, с опущенными глазами. Он сел рядом, погасил свет, наугад прикоснулся к ее груди. Она не отстранилась – лишь чуть заметно вздрогнула, и в голову Королю ударил запах полыни, идущий от ее волос. С ним за две секунды произошло то, что в терминологии Зямки Лягушонка обозначалось «с полшестого на двенадцать». Он пришел в себя лишь тогда, когда услышал жалобный писк: «Господи, да долго еще?..» Это было словно ушат холодной воды. Поднявшись, он увидел запрокинутое, искаженное болью лицо Нинки. И слезы в углах зажмуренных глаз.

Она не почувствовала ничего, кроме боли. Более того – была уверена, что он, пытаясь доставить ей удовольствие, попросту издевается. Когда Король, растерянный и изрядно смущенный, попытался объясниться, она взорвалась: «Что ты врешь! Это быстро бывает! Больше минуты не терпишь!» – и разрыдалась в голос, уронив растрепанную голову на колени. Он молчал. В голове был полный винегрет.

После недели бесславных боев в супружеской постели Король наконец начал догадываться. Нинке и в голову не приходило, что ей тоже может быть хорошо. Она была приучена не отказывать мужчине, покорно выполняла все, о чем он просил ее, но Король видел, каких мучений ей это стоит. Единственное, что могло доставить ей радость – быстрота процесса. Ему трудно было сдержать свое недовольство; Нинка, замечая это, поражалась: «Тебе мало?!» Он пробовал объяснить, что дело совсем не в этом, – она сердилась, недоумевала: «Тебе плохо было? Нет? Ну, и не морочь мне голову! Еще хочешь – так и скажи!» Ну, как было с ней разговаривать?

В конце концов он не выдержал и пошел к

Марго. Впору было умереть от стыда, но с кем еще он мог обсудить подобные вещи? К счастью, старая подруга проявила понимание и сочувствие.

«То есть совсем как бревно? А как ты делал? Что значит, „как мне“?! Она рядом со мной – треска мороженая! И, между прочим, не ты мне, а я тебе все время делала! Ну, вот что – давай учиться».

Последовала ночь ликбеза, плавно перешедшая в день, и несколько раз Король ловил себя на грешной мысли: стоит ли искать от добра добра?.. Марго, видимо, догадалась об этих умозаключениях, потому что к вечеру все же выставила его:

«Все, дальше сам. Ученого учить – только портить. Не забудь, самое главное – медленно и по чуть-чуть».

Эти «медленно и по чуть-чуть» были для него сущим наказанием. Какое, к черту, могло быть «по чуть-чуть», когда от волос Нинки пахло полынью, смуглая грудь с твердыми сосками наполняла его ладони, а от ее запрокинутого подбородка и колотящейся на шее жилки просто темнело в глазах? Но он старался как мог, бережно приучал ее к самым простым ласкам, не спешил, пытался даже показать, как надо правильно целоваться… Ничего не помогало. Нинка возмущалась до слез: «Ты смеешься?! Сколько можно? Я спать хочу!» Он терпел это все лишь потому, что видел: она не притворяется. И готов был убить ее первого мужа и всех цыган вместе с ним – ведь это они так воспитали ее.

Нинка никогда не разговаривала с ним. Могла безмолвствовать неделями: молча подавала на стол, молча убирала в доме, молча ложилась с ним в постель и бесшумно, как зверек, засыпала после. Король пробовал расспрашивать ее сам, но Нинку это повергало в глубокую озадаченность:

«Что делала? На Привозе была, стирала… Щи вот сварила. Кого видела? Да никого… Что купила? Тебе надо – сколько денег потратила, что ли?»

Это было то же самое, что и в постели: Нинка искренне не понимала, чего он от нее хочет. На ее взгляд, беседовать им было не о чем. В конце концов Королю это надоело, и он снова оказался у Марго. «Черт знает что». Прокомментировав таким образом ситуацию, Марго оставила его на всю ночь.

Домой Король пришел утром. Голова еще кружилась, никаких объяснений заготовлено не было, и в глубине души он надеялся – хоть теперь-то раскричится, заплачет, навешает по морде… Ничего подобного. Нинка спала как сурок. Король разделся. Сел рядом. Она шевельнулась, не открывая глаз, пробормотала:

«Есть хочешь?»

«Хочу».

«Щи в холодильнике… Сейчас встану». – Пробормотав эти слова, Нинка снова заснула.

В Парубанках, у своих, она все же бывала. Всегда случались какие-то свадьбы, смотрины, крестины, не явиться на которые было бы кровным оскорблением для родни. В такие дни Нинка была злее черта. С утра молча готовила на кухне еду на три-четыре дня, достирывала, доглаживала, терла тряпкой полы. Потом выбиралось лучшее платье: что-нибудь длинное, с глухим воротом, расшитое бисером или блестками. На голову вязался платок, а в заключение туалета Нинка надевала все золото, которое Король дарил ей – в шесть рядов. На взгляд Короля, это было просто кошмаром, но от комментариев он воздерживался.

Позже Белка объяснила ему – со всей жестокостью тринадцатилетнего существа:

«Над ней же смеются все. И сестры, и тетки… Муж ее бросил, а ты подобрал. Она бы за тебя ни за что не пошла, если б цыган нашелся».

Однажды сестренка показала ему на Привозе первого Нинкиного мужа: маленький юркий парень вертелся в торговых рядах. Увидев Короля, он мгновенно скрылся в толпе: перед Володькой мелькнула лишь настороженная мордочка с бусинками глаз. Понять, в чем этот моллюск оказался лучше его, Король так и не смог.