Король Парижа
Шрифт:
— Зато я показал им, на что способен!
— Посмотрите на себя! Вы омерзительны, от вас страшно разит прогорклым жиром!
— Ну и что? Ведь рядом со мной вы, пахнущая так же приятно, как цветущий сад, и хорошенькая, как ангел!
— Не трогайте меня, не пачкайте мне платье! И не идите так близко. Мне очень не хочется, чтобы меня видели с мужчиной, который выглядит как сумасшедший, сбежавший из Шарантона.
— Но вы же не бросите меня?
— Нет, провожу вас до дома.
— Значит, вы любите меня. Теперь я получил тому доказательство.
— Я вас не люблю. Просто я
— Обещайте помыть меня, когда мы вернёмся домой.
— Помыть? Вы с ума сошли?
— У вас в комнате печка и чайник, вы можете согреть воду. А я не могу этого сделать.
— Хорошо, воду я вам согрею.
— А погладите мне брюки, когда я их выстираю?
— Конечно.
— Я знаю, что вы не оставите меня без помощи. Но что вы собираетесь делать с выигранными мной деньгами? Не ради себя я старался.
— Неужто вы полагаете, что я до такой степени нуждаюсь в деньгах? Лучше вы на них купите себе новые брюки.
— Вы можете говорить всё что угодно, но я наконец-то увижу, как выглядит ваша комната.
— Почему вы в этом уверены?
— Как почему? Где же я буду мыться?
— Ни в коем случае. Я согрею воду и поставлю у вас под дверью.
— Вы хотите сказать, что я вымазался задаром?
— Ах, значит, это был один из ваших трюков?
Это была не первая попытка Дюма проникнуть в комнату, куда соседка упорно его не допускала. Но не стала она и последней. Спор об этом возобновлялся каждый вечер; сопротивление молодой женщины ослабевало; в конце концов выбившись из сил, она позволила ему зайти. Постепенно их отношения становились всё более близкими и перешли в любовную связь, когда Катрин устала сопротивляться.
После этого она безутешно плакала, ибо Катрин не хотела заводить ещё одного любовника.
— У меня уже были любовники, но они только разбивали мне сердце, — жаловалась она. — Я всегда хотела мужа. Вот и ты тоже не женишься на мне, и я знаю почему.
— И что же ты знаешь?
— Знаю, что у тебя нет никакого резона хотеть жениться на мне. Мне больше нечего тебе дать. Ты взял мою комнату, мою постель, моё тело. Зачем тебе стремиться к чему-то, когда ты всё уже получил?
— Не плачь, Катрин. Мы любим друг друга. Впереди у нас счастливые годы. Я тебя никогда не брошу.
— Мне хотелось бы тебе верить, но я не строю иллюзий. Ты любишь меня лишь потому, что тебе удобно иметь на лестничной площадке не слишком уродливую, умеющую прилично танцевать любовницу, и она будет тебя устраивать до того дня, пока ты не переменишь адрес или не найдёшь другую женщину, которая будет меня красивее и лучше танцевать.
— О, какая ты жестокая!
— Жестокая? А сам-то ты! Но ты допускаешь ошибку, Александр, что на мне не женишься. Я стала бы тебе хорошей супругой именно потому, что неровня тебе.
— В чём же я тебе неровня, Катрин?
— У тебя высокопоставленные друзья; перед тобой будущее, а я навсегда останусь глупой портнихой. Но поэтому ты и ошибаешься, не желая взять меня в жёны. Во мне ты нашёл бы жену, которая довольствовалась бы тем, что стригла бы тебя, варила тебе яйца, окружала тебя заботой, создавала бы тебе уют, ничего взамен не требуя.
Дюма сознавал, что Катрин права. Он также понимал, что
Она без конца возвращалась к теме женитьбы, иногда отказывала своему любовнику, но Дюма оказывался сильнее, и вскоре Катрин не уступала ему в любовной пылкости.
Однажды утром она сказала:
— Ты не знаешь, что такое любовь; настоящая любовь не похожа на твою страсть.
И Катрин упрекала Дюма за то, что он нарушил её привычную, спокойную и трудовую жизнь.
Так прошло несколько месяцев: до и после занятий любовью Дюма теперь работал в комнате Катрин. Она нуждалась в сне; Катрин засыпала, тогда как Дюма снова принимался писать; просыпаясь, она видела, что он продолжает писать, или заставала его рядом с собой в постели погруженным в такой глубокий сон, что ей с трудом удавалось разбудить его до прихода работниц.
Потом пришёл день, когда Катрин объявила Дюма о своей беременности. Сперва он растерялся, но потом пришёл в восторг и уверял, что у них родится сын.
— Значит, мы поженимся? — спросила она.
— Ах, вот почему ты позволила себе попасться?
— Как ты смеешь думать, будто я способна тебя обмануть? Ты что, действительно так считаешь?
— Нет, нет, нет! Прости меня. Смотри, я бросаюсь перед тобой на колени и бегу покупать корзину с фруктами!
Незадолго до рождения ребёнка Александр получил письмо от матери, в котором та сообщала, что здоровье её сильно пошатнулось и больше не позволяет содержать свою торговлю. Она решила перебраться к сыну в Париж, продав табачную лавку и мебель, что должно принести от двух до трёх тысяч франков; этой суммы, если прибавить к ней его заработок переписчика, считала Мари-Луиза, им хватит, чтобы прожить три-четыре года. Потом, писала она, «нам останется лишь молить Бога, чтобы ты женился на богатой или сделал карьеру».
Последствием этого письма оказалось то, что в тот самый день, когда повитуха помогла Катрин Лабе произвести на свет сына, на повозку погрузили мебель Дюма, чтобы перевезти её в дом № 53 на улице Фобур-Сен-Дени, где он поселился вместе с матерью.
— Разве не ужасно, что я вынужден заниматься переездом и устройством своей матери, вместо того чтобы быть рядом с тобой в эти трудные минуты? — сказал Дюма Катрин.
Она промолчала.
— Ты на меня сердишься?
— Я огорчена.
— Я вернусь, как только смогу.
— Возможно.
— Не думаешь же ты, что я бросаю тебя?
— Можешь считать, что я так и думаю.
— Но это неправда! Разве я могу быть таким мерзавцем?
— Александр, тебе всегда удаётся делать всё, что ты хочешь, но всё при этом отрицать.
— Но я каждый день буду приходить к тебе. Всё останется по-прежнему.
— Возможно. Но я уверена, что своей матери ты не сказал ни слова... о нас.
— Это легко объяснить, дорогая моя! Моя мать старая и больная. Подобная новость потрясла бы её. Она рассчитывает, что я поддержу её в старости. И вбила себе в голову, что я должен жениться на богатой.