Король Парижа

Эндор Ги

Страшный удар кулака Дюма сотряс громадный стол.

— Что всё это значит? — прорычал он.

Все собравшиеся вскочили с мест, кроме почтенного Вьеннэ.

— Спокойно, прошу спокойствия, — постучав по столу, попросил он. — Я не снимаю с себя вины за то, что допустил подобный инцидент, и прошу оратора сесть.

— Обществу надо знать о производстве литературы оптом и принять необходимые меры, чтобы этому воспрепятствовать, — заключил оратор.

— Если это ваша тема, можете продолжать, — сказал Дюма. — Ко мне она не относится. Продолжайте! А я пока вздремну.

— Это

собрание, которое олицетворяет самые великие традиции литературы Франции, — продолжал оратор, — должно заинтересоваться тем, почему отдельные авторы умудряются изготовлять в год по пятьдесят — шестьдесят томов, тогда как у других этот год уходил на написание только одного. Разве можно допустить, чтобы книги изготовлялись фабричным способом? Чтобы предприниматель оплачивал дюжину бедных писателей, которые искали бы ему идеи и сюжеты в чужих литературах, обирали книги о путешествиях или по истории, тогда как другие работники вставляли бы эти отрывки в романы, отделывали бы любовные сцены, оживляли бы диалог, а когда всё былобы сделано, переписано набело, владельцу мастерской осталось бы только поставить своё имя и выбросить на рынок товар, что вытесняет честно написанные романы?

Вдруг Дюма стукнул себя по лбу, вскочил и, показывая на оратора пальцем, закричал:

— Жако! Я вспомнил вас! Вы — Жако!

— Меня зовут Эжен де Мирекур, — ответил оратор, благоразумно отступая назад.

— А я утверждаю, что вы — Жако! Вы дважды были у меня, пытаясь продать романы, которые, по-вашему, нуждались лишь в том, чтобы я их слегка подправил, но я отверг их.

— Это была ловушка, чтобы разоблачить ваше ремесло литературного маклера.

— Нечего сказать — ловушка! — рассмеялся Дюма. — И в какую же ловушку вы хотели меня завлечь, принося такие жалкие сюжеты?

— Разве не вы сказали мне, что купите у меня сюжет, если я принесу кое-что получше? — крикнул Мирекур.

— А почему бы нет? Разве в этой стране сюжеты не покупаются и не продаются каждый день? Что тут дурного?

— Ничего, — заметил Вьеннэ, — лишь бы вы не ставили на них свою подпись, делая вид, будто они принадлежат вам.

— Ну и кто же тогда будет выдавать их за свои? — взревел Дюма. — Этот Жако? Ведь он не способен написать ни одной книги, которую можно было бы опубликовать!

— И всё-таки немыслимо подписывать книгу своим именем, если не ты полностью её написал, — возразил Вьеннэ.

— Что тут немыслимого? — вскричал Дюма. — Неужели вы откажете и Шекспиру в праве ставить своё имя на пьесах, потому что он у кого-то заимствовал сюжет? Завод! Фабрика! Что за бред?! Правая рука — вот моя фабрика!

— И эта рука способна написать шестьдесят томов в год? — завопил Мирекур. — Самый резвый секретарь даже не смог бы переписать набело столько страниц. Не отрицайте, что «Трёх мушкетёров» и всё прочее сделал для вас Маке! Не отрицайте, что автор вашего «Кина» — Теолон! Не отрицайте, что Фиорентино и Маке написали вам «Монте-Кристо»!

Маке, сидевший на другом краю стола, явно чувствовал себя не в своей тарелке. Он робко заметил:

— Моё сотрудничество

с господином Дюма абсолютно честное, и нет необходимости обсуждать его здесь.

— Правильно, — проворчал Дюма. — Неужели нас должны судить за то, что кто-то высказывает в вашем обществе совершенно надуманные обвинения? Я не отрицаю, что покупал темы. И не намерен отрицать, что мы с Маке работаем в тесном сотрудничестве. Я действительно был вынужден прибегать к помощи многих людей, чтобы свершать своё творчество.

— Разве это зовётся помощью? Или сотрудничеством? К чему эти эвфемизмы?! — кричал Мирекур. — Возьмите, к примеру, повесть «Якопо Ортис», вышедшую под именем Дюма. На самом деле это роман итальянца Уго Фосколо [122] , переведённый слово в слово одним из сотрудников Дюма Фиорентино, который, кстати, воспользовался существующим переводом Госслена. Разве допустимо так обманывать публику?

Вьеннэ постучал по столу и объявил:

— Я предлагаю проголосовать за то, чтобы отложить заседание. На следующем нашем собрании мы образуем комитет, который и займётся расследованием.

122

Фосколо Уго (1778—1827) — итальянский писатель. Здесь имеется в виду его эпистолярный роман «Последние письма Якопо Ортиса» (1799).

— Комитет? — взвился Мирекур. — Создать комитет — значит похоронить вопрос!

Однако, невзирая на бурные протесты Мирекура, заседание отложили.

Выйдя из зала, Александр сказал отцу:

— Я тоже встречал этого Мирекура; он регулярно занимается в фехтовальном зале у Фабьена.

На улице Мирекур словно безумный кинулся к Дюма и закричал:

— Скажите, как вас нужно оскорбить, чтобы вы стали драться на дуэли?

— Я не стану драться с мнимыми Жако, — с улыбкой ответил Дюма.

— Даже если они обзовут вас трусом?

— Меня обзывали трусом люди достойнее вас.

— Значит, верно, что все ваши дуэли представляют собой комедию? Спектакли, разыгранные ради рекламы?

— Если люди так говорят, на что была бы нужна подобная реклама?

— Неужели нет такого оскорбления, даже смертельного, которое заставит вас принять вызов?

— Одно есть. Для этого достаточно намекнуть, что я хоть в чём-то похож на вас.

Мирекур на мгновение замолчал, а свидетели этой сцены рассмеялись; потом он, гнусно ухмыляясь, сказал:

— Отлично! Если это вынудит вас драться, то я говорю: вы во всём похожи на меня.

— Вот этого я уже не могу стерпеть, — ответил Дюма. — Ждите моих секундантов.

— Они найдут меня вместе с моими секундантами в редакции «Силуэта», это напротив театра «Одеон».

Глава XXXIV

НА ЭТОТ РАЗ Я ЖАЖДУ ТРУПА

— Папа, позволь мне быть твоим секундантом! — попросил Александр.