Король Теней

МакКаммон Роберт Рик

Он взял книгу, содержащую теории Плутарха о Дельфийском оракуле, и сел в плетеное кресло, чтобы снова перечитать то, что уже читал — сейчас это было жизненно важно.

Философ и эссеист Плутарх Херонейский, родившийся в 46 году н.э. и умерший между 119 и 122 годами н.э., много лет был жрецом в храме Аполлона на горе Парнас в Дельфах в Греции. Там он обслуживал молодых девушек-жриц, каждая из которых могла стать пифией — это были девственницы, посвятившие свою жизнь тому, чтобы оглашать пророчества от имени бога Аполлона. Согласно Плутарху, сотни людей из всех слоев общества — от фермеров до генералов — приходили в храм, чтобы задать вопросы Дельфийскому оракулу и получить ответы, которые частенько были даны в стихах. Насколько

точными были эти ответы? Очевидно, достаточно точными, чтобы создать легенды вокруг Оракула, но Мэтью больше всего интересовало не это.

Насколько позволял его разум, он сосредоточился на той части описания, которая касалась фактического момента оглашения пророчества Оракула. Похоже, жрица всегда сидела в углублении ниже уровня пола храма, в священном месте, называемом адитон [54] . Тем, кто задавал вопросы Оракулу, не разрешалось входить в это место — они должны были стоять за его пределами.

Согласно Плутарху (а он, конечно же, знал это наверняка, ведь он всю жизнь работал жрецом в храме Аполлона), Оракул сидел над пневмой [55] — областью поднимающихся паров в адитоне. Плутарх отмечал, что жрица вдыхала пары, прежде чем ответить на вопрос, и Мэтью казалось, что это был опьяняющий природный газ, поднимавшийся к земле из ее недр. Он вызывал состояние повышенной одержимости.

54

Особая священная комната в древнегреческих и римских храмах, расположенная позади основного помещения, где находилась статуя божества. В адитон могли входить только жрецы или известные лица, причем в строго определенное время. Там находились алтарь и сокровищница.

55

Жизненная сила, космическое «дыхание», дух.

Или, — размышлял Мэтью, — вызывал галлюцинации. Испарения, — подумал он. — Химический газ, поднимающийся из трещин в земле и дающий Дельфийскому оракулу то, что в древние времена считалось гласом Аполлона.

Он задавался вопросом: что еще такие химические газы могут сделать с мозгом. Искажать память, например? Или даже стирать ее? Создавать галлюцинации, которые кажутся настолько реальными, что становятся частью жизни?

Такой газ — какая-то его разновидность — наверняка был здесь. Он поднимался из вулкана или из какой-нибудь пневмы на другой стороне острова. Мэтью вместе со всем городом только что пережили эту волну, но, очевидно, это случалось здесь не один раз, потому что зернистая пыль была повсюду, она витала в дымке на море. Пыль оседала в каждой трещине, в каждой щели на Голгофе. И именно она забралась в нос к Хадсону, когда он подметал ванную. А первое воздействие вещества, стирающего память, началось с того момента, как «Немезида» прорвалась сквозь красный туман, окружающий этот коварный рай.

Мэтью отложил книгу в сторону. Он не мог быть до конца уверенным в своих догадках — в конце концов, он ведь не был химиком. Кто-то, у кого есть соответствующее оборудование, должен был проверить воздух… но пока можно было предположить, что весь этот остров был своеобразным адитоном, расположенным над обширной пневмой.

У Мэтью было и другое соображение: это вещество, искажающее сознание, загрязняло не только воздух. Оно, скорее всего, проникало во все, что росло на острове: фрукты, овощи, кукурузу, листья табака… Это вещество было в каждой съеденной птице, в каждом глотке вина, в каждой трубке, выкуренной на острове. Со временем оно могло просочиться в океан и заразить всю рыбу в окрестностях острова… а ведь

лодки ежедневно привозят улов. По сути, это вещество было здесь повсюду, и от него было некуда деться. Сила подобных испарений заставляла молодых женщин Дневней Греции верить, что они слышат голос Аполлона… разве не могли такие же испарения заставить двух англичан, по какой-то причине оказавшихся на этом острове, считать себя королем и его верным советником?

Оставалась загадка исчезающей татуировки. Почему Профессор Фэлл смог увидеть ее там, где Мэтью не видел. Мэтью подумал, что Фэлл в своем непреклонном самоистязании ел и пил меньше, чем остальные, поэтому его разум оставался ясным. Возможно, здесь также работал эффект внушения: когда Фрателло сказал, что татуировки нет (а он сам хотел в это верить, ведь в противном случае у него пробуждались воспоминания о прошлой жизни), пневма заставила Мэтью поверить в то, что рисунка и впрямь нет. Другими словами, пневма заставила Мэтью верить в то, что ему говорили, как люди, стоявшие на расстоянии от адитона верили в ответы Дельфийского оракула. Но Фэлл, который был наиболее здравомыслящим из всех присутствующих, увидел татуировку, и на него внушение Фрателло не подействовало.

Мэтью рассмотрел еще один возможный фактор распространения этого скрытого химического вещества: если бы сто человек подверглись его воздействию одновременно, у скольких из них симптомы начали бы проявляться спустя двадцать четыре часа? А у скольких через сорок восемь? Мэтью был уверен, что проявление симптомов случайное, и частично зависит от психического состояния и, возможно, от силы воли. То есть, вещество наверняка повлияло на него, но он думал — или, по крайней мере, надеялся, — что не так сильно, как на других. ДеКей, который видел себя в роли коронованного правителя острова… Капитан Брэнд, который отправился домой через озеро и, наверное, больше никогда не ступит на сушу… Но, если Брэнд продержится какое-то время и выйдет из-под влияния острова, восстановится ли его разум?

Мэтью положил руку на книгу, будто пытался извлечь из нее дополнительные знания.

Даже если предположить, что теория верна, и какое-то мощное вещество поднимается из трещин с другой стороны острова… что делать с убеждениями остальных? Рассказать кому-нибудь? Кому? Выложить свою теорию, подкрепленную трудами давно умершего греческого философа, Хадсону, ДеКею, королю Фавору и кому бы то ни было еще? Сказать им, что их разум подвергся воздействию галлюциногенных паров? Мэтью не думал, что сможет слишком далеко продвинуться на этом пути.

Он вдруг понял, что кое о чем забыл. Голгоф. В два раза больше человека и обладает огромной силой, по словам Фрателло. У него рот, полный острых зубов, и на него страшно смотреть, его тело покрыто густой шерстью…

Кошмарное создание, рожденное из кошмаров, — подумал Мэтью. Он много раз слышал звериный рев. Что было там, на другой стороне острова? А теперь еще и этот ритуал, чтобы помешать голгофу уничтожить остров… что-то связанное с урной, полной ракушек в Центре Всего Сущего и номерами, написанными мелом на каждой двери. Мэтью устало потер руками лицо: вот он, сидит здесь, неспособный что-либо выведать и преследуемый призрачной тенью Тирануса Слотера. — Может, Профессор выслушает меня? Возможно, но… что хорошего это даст? Фэлл слаб и болен и, скорее всего, умрет прежде, чем мы сумеем найти выход.

На самом деле, они все могли умереть… но перед смертью стать рабами своего личного Короля теней.

Что делать?

Что же делать?

Неужели Мэтью совсем сошел с ума, раз его мысли свернули в эту сторону? Это влияние паров, или страх, что он неспособен более вспомнить улицы Нью-Йорка и цвет глаз Берри?

Один в своей комнате, отчаянно вцепившийся в собственный затылок, Мэтью сидел и понимал, что сможет получить поддержку от единственного человека в этой стране ужасов.