Король терний
Шрифт:
«Ты овладел Катрин. Изнасиловал ее, а потом сказал, что это сделал я. Ты обрюхатил ее и заставил так меня ненавидеть, что она вытравила ребенка. Ненавидеть до такой степени, что она готова была вонзить в меня нож».
Удар Катрин предназначался монаху Глену, а не мне.
Мои глаза привыкают к темноте и начинают различать темные силуэты предметов. Я отрываю узкую полоску от края простыни. Тихий шорох на фоне храпа монаха Глена, но он ворочается и что-то бурчит. Отрываю вторую, третью, четвертую. Завязываю в узел последнюю, и получается тугой мячик. У кровати стоит
Я теряю вкус к своей работе до того, как он полностью связан. Он уродливый голый человек, хныкающий в темноте. И все, чего я хочу, — уйти отсюда. Я беру кинжал с отодвинутого столика.
— У меня кое-что есть для тебя, — говорю я. — Что доставили не по назначению.
Я вонзаю клинок ему в мошонку. И оставляю его там. Не хочу вытаскивать. Если вытащу, он очень быстро умрет от потери крови. Я думаю, он должен умирать долго и мучительно.
У меня с собой есть еще один кинжал.
Я почти у двери, монах Глен хрипит с присвистом у меня за спиной. Глухой стук, он упал с кровати, но меня останавливает не это.
Появляется Сейджес. Он, не переступая порога, стоит за ящиком. Изнутри него идет свет, не яркий, он не освещает даже пол у его ног, но достаточный, чтобы видеть татуировки, покрывающие все тело. Его глаза и рот — темные дыры в свечении.
— Вижу, ты сохранил привычку убивать священнослужителей. Ты по списку работаешь? Первым был епископ, теперь вот монах. Кто следующий? Мальчик, прислуживающий в алтаре?
— Ты язычник, — говорю я. — Ты должен одобрять меня. Кроме того, его грехи взывали к возмездию.
— О… — Улыбка выглядит полумесяцем на фоне свечения. — А твои грехи, Йорг, к чему взывают?
У меня нет ответа. Сейджес только шире улыбается.
— Ну, и что за грехи были у монаха Глена? Я хочу спросить, но ты, кажется, заткнул ему рот кляпом. Надеюсь, видения, которые я посылал юной Катрин, не стали поводом для неприятностей? Женщины такие сложные существа, не так ли?
— Видения? — говорю я. Мои руки ищут в мешке второй кинжал.
— Ей чудилось, что она носит во чреве ребенка, — говорит Сейджес. — Каким-то образом удалось даже заморочить ее тело. Кажется, это называется ложной беременностью. — Татуировки на его лице двигаются, слова пульсируют. — Такие сложные существа эти женщины.
— Был ребенок. Она его вытравила. — Во рту у меня пересохло.
— Была кровь и сгустки. Отрава сараемских ведьм вызывает такое. Но ребенка не было. Сомневаюсь теперь, что он когда-нибудь сможет появиться. Отрава старых
Я достаю кинжал и направляюсь к нему. Я пытаюсь бежать, но я будто иду по глубокому снегу.
— Глупый мальчишка. Ты думаешь, я действительно здесь? — Сейджес не сделал ни движения, чтобы убежать.
Я пытаюсь ударить его, но тело двигается с трудом, не слушается меня.
Клац.
Рука Макина на шкатулке. Шкатулка закрыта.
Мне холодно, я задыхаюсь, руки не сжимают шею Сейджеса, а крепко сцеплены между собой. Его нет. Это воспоминания. И я в горах. Мы все еще бежим.
— Какого черта ты делаешь? — Макин тяжело дышит.
Я огляделся вокруг: стою по пояс в снегу, каменные утесы стеной окружают меня, дозорные следуют за мной… отстали на сотню ярдов.
— Не надо ее открывать. Ни сейчас, ни когда-нибудь потом. Не сейчас — это точно! — крикнул Макин. Он отрыгнул и шумно вдохнул. Вероятно, он напряженно бежал, догоняя меня. Я забрал у него шкатулку и спрятал в карман.
Редкий случай, когда зимой перевал Голубой Луны открыт. Очень редкий. Но хорошая лавина очистила его, и есть несколько дней в запасе, пока снег не завалил снова, чтобы пройти вдоль горы Ботранг, а затем через несколько небольших перевалов, идущих вдоль хребта Маттеракса. Таким образом можно окончательно покинуть горы, и тогда — путешествуй по всей империи.
— Беги.
Шепот в ухо. Знакомый голос.
— Беги.
— Сейджес? — спросил я, голос слишком тихий, чтобы это был Макин.
— Беги.
Ужас мурашками пополз по спине. Я содрогнулся.
— Не волнуйся, язычник, я побегу.
38
ДЕНЬ СВАДЬБЫ
— Мы что, к Аларику идем? — спросил Макин.
Я шел. Перевал Голубой Луны снегом и льдом обступал нас с обеих сторон, черные скалы проглядывали только там, где ветер сдул снег.
— Думаю, зимой дорога в Дейнло будет нелегкой. Но она приглашала тебя навестить их зимой. Его дочь. Элла. Кажется, так ее зовут?
— Элин, — поправил я.
— Твой дед мог бы предложить тебе убежище, — сказал Макин.
Он знал, что мы проиграем. Мертвецы лежат у нас за спиной под камнями и снегом, но это не меняло сути дела.
Я продолжал идти. Снег под ногами после схода лавины был твердым и поскрипывал.
— Там хорошо? На Лошадином Берегу? По крайней мере, тепло. — Макин обхватил себя руками.
Через перевал идет тропинка, которая раздваивается, как жало змеи. Лавина полностью открыла развилку и обе тропинки, ведущие от нее. Я позаботился, чтобы жители Высокогорья правильно расставили свои миски и горшки.
— Что? — спросил Макин. — Ты сказал, наверх.
Я повернул направо, выбрал ту тропинку, которая вела вниз, и ускорил шаг.
— А теперь я говорю — вниз. Знаешь, Мартен не просто так удерживает Ранъярд.
И я продолжал вести треть оставшихся в живых дозорных вниз по перевалу Голубой Луны, эта тропинка выходила в долину над Ранъярдом. И когда склон сделался пологим, а земля под ногами тверже… мы побежали.