Король ворон
Шрифт:
Гэнси уже бывал здесь семь с небольшим лет назад. Кое-что изменилось. Невероятно, но это был ещё один благотворительный вечер Конгресса. Гэнси вспомнил, как был взволнован тем, что он туда идёт. Вашингтон, округ Колумбия, летом был удушающим и тесным, и его жители превращались в заложников с мешками на головах. Хотя Гэнси только что вернулся из заграничной поездки, где посещал монетный двор в Пенджабе (политическая поездка, цель которой так и осталась для него загадкой), путешествия заставляли юного Гэнси чувствовать себя более беспокойным. Только задний двор их Джорджтаунского дома был заполнен от стены до стены цветами
Так что, хотя он не был в восторге от идеи политики, он был в восторге от идеи поездки.
— Будет весело, — сказал тогда его отец. — Там будут и другие дети.
— Дети Мартин, — добавила мать, и его родители обменялись пренебрежительными смешками, значение которых было известно только им двоим.
Гэнси потребовалось время, чтобы понять, что они предлагали ему эту новость в качестве стимула, а не просто как факт, например, перемены погоды. Гэнси никогда не находил детей весёлыми, включая ребёнка, которым был сам. Он всегда смотрел в будущее, где мог бы изменить свой адрес по собственному желанию.
Теперь, несколько лет спустя, Гэнси стоял на опутанной плющом лестнице и взирал на дверную табличку. «ГРИН ХАУС», — гласила она. — ИСТ.1824». При ближайшем рассмотрении было трудно сказать, почему дом выглядел гротескным, а не просто неопрятным. Присутствие воронов на каждой горизонтальной поверхности здания не вредило. Он толкнул входную дверь — заперто. Нажал на функцию «фонарик» на сотовом и заглянул в боковые окна, пытаясь разглядеть, что внутри. Он не знал, что искал. Осознавал, что поймёт, как только увидит. Возможно. Возможно, задняя дверь была незаперта, или окно могло оказаться открытым. Хотя не было никакой конкретной причины, почему интерьер заброшенного дома должен был хранить какой-нибудь секрет, имеющий отношение к Гэнси, часть его, которая была хороша в поисках штуковин, тихонько постучалась в стекло, желая попасть внутрь.
— Взгляни на это, — окликнул его Генри с расстояния нескольких ярдов. Его голос был театрально удивлён. — Я обнаружил, что в какой-то момент в боковую дверь вломился корейский вандал-подросток.
Гэнси пришлось пробираться через клумбу мёртвых лилий, чтобы присоединиться к нему возле реже используемого бокового входа. Генри закончил с уборкой битого стекла из окошка, чтобы просунуть руку и открыть замок.
— Современная молодежь. «Ченг» не корейская же фамилия, не так ли?
— Мой отец — не кореец, — сказал Генри. — А я — да. Я получил это вместе с вандализмом от матери. Давай войдём, Дик, я же уже вломился.
Однако Гэнси колебался.
— Ты следил за мной с помощью Робопчелы.
— По-дружески. Это был дружественный жест.
Он, похоже, очень хотел, чтобы Гэнси поверил в чистоту его намерений, поэтому Гэнси быстро признался:
— Я это знаю. Просто... мне не встречались люди, которые бы так же, как я, заводили друзей. Так... быстро.
Генри изобразил дьявольские рожки.
— Джонг, бро.
— Что это значит?
— Кто его знает, — ответил Генри. — Это означает быть Генри. Это означает быть Ричардмэном. Джонг. Ты никогда так не говоришь, но так живёшь. Буду честным,
Гэнси же на определённом уровне знал, что это описание было нарочитым, преувеличенным, нелогичным. Но на более глубоком уровне он чувствовал, что это правда, и что ему это знакомо, и именно так можно было бы объяснить б'oльшую часть жизни Гэнси. Вот что он чувствовал по отношению к Ронану, Адаму, Ноа и Блу. Оказавшись рядом с кем-нибудь из них, он тут же ощущал облегчение. Он решил, что, в конце концов, он нашёл их. «Мы» вместо «ты и я».
— Хорошо, — согласился он.
Генри лучезарно улыбнулся, а потом открыл дверь, которую только что взломал.
— Итак, что мы ищем?
— Точно не знаю, — сознался Гэнси. Его пленил знакомый запах этого дома: что бы это ни было, оно заставляло пахнуть так всё колониальное старьё. Наверное, плесенью, самшитом и старой мастикой для пола. Он был поражён, но не определённым воспоминанием, а, скорее, беззаботностью эпохи. — Что-то необычное, полагаю. Думаю, это будет очевидно.
— Мы должны разделиться, или это фильм ужасов?
— Кричи, если что-то начнёт тебя есть, — сказал Гэнси, обрадовавшись предложению Генри разделиться. Он хотел побыть наедине со своими мыслями. Он выключил свой фонарик, в то время как Генри зажёг свой. Генри посмотрел на него так, будто собирался спросить, зачем он это сделал, на что Гэнси вынужден был бы ответить: «Чтобы обострить свои инстинкты». Но Генри лишь едва пожал плечами, и они разошлись.
Гэнси в тишине бродил по полутёмным коридорам Грин Хауса. Призраки следовали за ним по пятам. Здесь когда-то был сервант, фортепиано, группка стажёров, будущих политиков, казавшихся тогда такими искушёнными. Он встал в самом центре того, что когда-то было залом. Включившийся свет снаружи, когда Гэнси прошёл вглубь комнаты, напугал его. Дальняя стена зияла широкой зловещей чёрной пастью уродливого камина. На подоконниках валялись мёртвые мухи. У Гэнси возникло чувство, будто он остался последним живым человеком на земле.
Когда-то это помещение казалось огромным. Если бы он сощурился, то смог бы всё ещё увидеть ту вечеринку. Она всегда проводилась в определённое время. Если бы здесь был Энергетический пузырь, возможно, он бы переиграл ту вечеринку заново, перепрыгнув во времени, чтобы пересмотреть её. Эта мысль была одновременно тоскливой и неприятной: он был тогда младше и проще, не скованный никакими обязательствами или мудростью. Но он столько всего сделал между сейчас и тогда. И мысль, чтобы пережить это снова, опять извлекая тяжкие уроки, чтобы наверняка встретить Ронана и Адама, Ноа и Блу... утомляла и действовала на нервы.
Отставив зал, он прошёл по коридорам, подныривая под руки, которых здесь давно не было, извиняясь, когда оказывался посреди давно минувших разговоров. Там было шампанское, там была музыка, там был вездесущий аромат одеколона. «Как ты, Дик?» Он был в порядке, хорошо, первоклассно. Это были единственно возможные ответы на этот вопрос. Над ним всегда сияло солнце.
Он вышел на крыльцо и взглянул на чёрный ноябрь. Истрёпанная трава казалась серой в двигающемся свете; обнажённые деревья — чёрными; небо — тоскливо-пурпурным из-за грозно возвышающегося вдалеке Вашингтона. Всё было мертво.