Королев: факты и мифы
Шрифт:
В 1933 году Виктор Кузнецов поступил в Ленинградский индустриальный институт (ко времени окончания он превратился в Политехнический) на специальность «Котлы» – вряд ли есть область техники, более удаленная от космонавтики, чем эта, – и никогда не увидели бы мы Кузнецова в Совете главных конструкторов, если бы на втором курсе не наткнулся он на объявление об организации на инженерно-физическом факультете новой группы «Расчет и конструкция летательных аппаратов». И он решился...
Факультет был замечательный, благо декан – сам академик Абрам Федорович Иоффе. Кузнецову читали лекции выдающиеся советские механики Лев Герасимович Лойцянский и Евгений Леопольдович Николаи, да и слушатели, как потом выяснилось,
Преддипломную практику Кузнецов проходил на приборостроительном заводе в Ленинграде, и всем там он понравился. Поэтому, когда распределили его в отдел главного механика Ижевского мотоциклетного завода, прибористы решили этого толкового паренька перехватить. И перехватили. Приказ оформлял какой-то шутник, в приказе значилось: «В связи с высоким ростом установить оклад старшего инженера...»
Нам нужен был сильный флот. А флоту нужны были хорошие приборы. Приборов не было. КБ и завод работали без выходных дней. Там первый раз Кузнецов увидел гирокомпасы. Ими он и занялся.
Консультантом КБ был великий корабел Алексей Николаевич Крылов. Человек отважный и в трудах, и в жизни, он и в страшном 1937-м ничего не боялся. Когда секретчики донимали его анкетами типа: «Служили ли в царской армии...», он размашисто писал поперек листа: «Полный адмирал флота Его императорского величества государя императора Николая Александровича!»
Первые научные труды Крылова относились как раз к компасному делу, это была его «юношеская любовь».
– Компас – инструментик малый, – говорил Крылов, – но если бы его не было, Америка не была бы открыта...
Кузнецов ставил перед Крыловым задачи, решения которых ему еще были не по зубам. Крылов записывал и уходил домой. Через несколько дней приходил с ученической тетрадкой, в которой было решение. Синусы и тангенсы вычислял сам, потому что не доверял печатным таблицам...
Постепенно с гирокомпасами в КБ разобрались. Но одно дело – понять, другое – сделать. В мире было только две фирмы, которые производили гирокомпасы: в Нью-Йорке – «Сперри» и в Киле – «Аншюц». И американцы, и немцы заламывали за гирокомпасы бешеные деньги: один комплект стоил 200 тысяч долларов, при том что вполне приличный сухогруз – 60 тысяч. Ни Англия, ни Франция, ни Япония тоже не могли наладить это тонкое производство. Мы пробовали объединиться с французами и быстро поняли, что их опытные образцы никудышные. Делать было нечего, приходилось покупать: у американцев – для подлодок, у немцев – для надводных кораблей. Покупать и работать в бешеном темпе, чтобы избавиться от этой зависимости. Перед началом войны задача оснащения нашего флота гирокомпасами отечественного производства была решена. Уже тогда Кузнецов понял, насколько деликатная, хрупкая и капризная штука – производство этих приборов, и когда через много лет специалисты с микроскопами и спектрометрами докладывали ему, что в цехах его производства нужен внутренний избыточный наддув и стены должны быть из мрамора, потому что мрамор не держит пыль, он знал, что все это действительно придется сделать, что это не блажь и, потратив десятки тысяч рублей, он сэкономит стране миллионы.
Молодого инженера тем временем заинтересовала стрельба при качке. Нужна была система, как бы «отключающая» оружие
– А сделать сможешь? – спросил директор завода.
– Смогу.
– Что надо?
– Два конструктора, три механика, лаборант и кормежка... Им выделили комнату на заводе, поставили кровати, кормили хорошо, в цеху был душ... Через три месяца, в канун 22-й годовщины Октября, система была установлена на пушках главного калибра крейсера «Киров». Через три года, уже во время войны, «за повышение эффективности стрельбы корабельной артиллерии» Кузнецов был удостоен Сталинской премии, первой из четырех, не считая Ленинской.
Но это было уже в 42-м, а в 40-м Кузнецова вызвал в Москву нарком черной металлургии Тевосян. До этого он недолго был наркомом судостроения и запомнил Виктора Ивановича. Долго уговаривал перебираться в Москву. Кузнецов не соглашался.
– Ладно, поехали, – раздраженно сказал Тевосян.
Приехали к Молотову, и все началось сначала.
– Я не хочу уезжать из Ленинграда, – уперся Кузнецов. – У меня интересная и нужная работа...
– А мне вы нужны в Москве, и меня не интересует ваша интересная работа! – выкрикнул Молотов и так стукнул кулаком по столу, что дернулось пенсне.
– А меня интересует, – со спокойной дерзостью сказал Кузнецов. Так и расстались, вроде бы каждый при своем мнении. Кузнецов вернулся в Ленинград, быстро уехал в Кронштадт, оттуда – на крейсер: решил отсидеться, авось о нем забудут. Директор завода вытащил его буквально из моря и сказал строго:
– Пойми, если не поедешь в Москву сам, поедешь со «свечками»...
В московском научно-исследовательском институте проработал он менее полугода. Снова вызвали в Наркомат, на этот раз внешней торговли и сказали:
– Поедете в Германию принимать крейсер.
С огромным трудом (рост!) подобрали ему костюм, плащ и шляпу, которую он никогда до этого не носил и чувствовал себя в ней нелепо. Поздней осенью 1940 года Кузнецов приехал в Берлин.
Немцы строили для нас крейсер за пшеницу и нефть. Кузнецов должен был принимать приборы управления прожекторами, стрельбой пушек и торпед. Приходилось много ездить по всей стране, по разным фирмам и заводам. Везде говорили о сотрудничестве. Предлагали купить башни и пушки для новых линкоров «Страна Советов» и «Советский Союз». Линкоры эти не были достроены, а крейсер, после установки на нем башен главного калибра, по счастью, решили отправить достраиваться на Балтийский завод. (Во время войны крейсер «Петропавловск» был атакован фашистской авиацией, когда шел по морскому каналу между Кронштадтом и Невой. Он выбросился на мель и, неподвижный, продолжал воевать.)
Англичане довольно часто бомбили Берлин. Кузнецов в бомбоубежище не ходил; открывал окно, клал на подоконник матрац, ложился и, вооружившись биноклем, смотрел, что делается в небе. У фашистов было много прожекторов, а зенитчики стреляли из рук вон плохо. Иногда англичане, как потом выяснилось, сбрасывали со своих бомбардировщиков горящие корзины с какой-то дымящей гадостью, и прожектористы, оставляя самолеты, начинали высвечивать этот дым. Ни одного сбитого английского самолета Кузнецов не видел.
В начале июня 1941 года в посольстве приказали уничтожить переписку и залить тушью наши резолюции на немецких документах: там встречались труднопереводимые слова, которые могли обидеть лично фюрера и рейх в целом. В субботу в торгпредстве, как всегда, должны были показывать кино, но перед фильмом вдруг объявили лекцию военного атташе. Он рассказал о том, что немцы упрекают нас в концентрации войск на границе, но на самом деле это не так, и вообще думать о войне не следует. После лекции Кузнецов вернулся в свой пансион и уснул.