Королев: факты и мифы
Шрифт:
Несмотря на это письмо, на то, что фамилия Победоносцева была выбита из Клейменова и Лангемака, Юрия Александровича не арестовали. Объяснить это так же невозможно, как объяснить, почему, наоборот, арестовали того или иного человека. Размышляя над этакими вопросами, раз и навсегда надо отказаться от попыток каких бы то ни было логических объяснений. Но сделать это трудно и объяснения всегда ищешь. Единственное, что приходит тут на ум, это то, что Победоносцев был одним из главных, если не самым главным, специалистом по реактивным снарядам, которые определяли тематику института и бесспорно были самым перспективным оружием из всех, там разрабатываемых. Впрочем, такое объяснение не стоит выеденного яйца: как же тогда арестовали Лангемака?
Но арестуют Победоносцева или не арестуют – дело хозяйское. Главное – перекрыть кислород.
Это был толстый, спокойный, рассудительный человек и неплохой химик. В ракетной технике он ничего не понимал. Очевидно, он был из породы «везунов», потому что, вернувшись из республиканской Испании, где он работал техническим экспертом, не был объявлен испанским или каким-либо другим шпионом, а, проработав несколько месяцев в институте, награжден орденом Ленина за реактивные снаряды, в создании которых не принимал решительно никакого участия. Слонимер очень мало говорил, чтобы не сказать лишнего, ни с кем не ссорился, чтобы не нажить себе нечаянно врагов, и старался принимать как можно меньше самостоятельных решений, чтобы не делать ошибок, тем более там, где он не считал себя компетентным. Уже то было хорошо, что он это понимал и использовал любую возможность, чтобы «подковаться» в беседах со своими сотрудниками. Узнав, что Раушенбах, хоть и имеет строгий выговор за потерю бдительности, но читает в библиотеке иностранные журналы, он вызвал его к себе и попросил с подкупающей откровенностью:
– У меня совершенно нет времени читать, и я вас очень прошу: приходите ко мне раз в неделю и рассказывайте, что делается на белом свете...
Как в данный момент руководить институтом, Слонимер тоже не знал, писать доносы на своих подчиненных не хотел, положение его было очень сложное. Еще накануне ареста Тухачевского Климент Ефремович Ворошилов отмечал: «Там, где вместо бдительности господствует беспечность и самоуспокоение, где упорная настойчивая работа над своим совершенствованием подменена бахвальством и зазнайством, там враги народа наверняка найдут благоприятное поприще своей шпионской, вредительской и диверсантской деятельности». Человек трезвый и объективный, Борис Михайлович сколько ни искал, не находил во вверенном ему учреждении ни беспечности, ни самоуспокоенности, ни бахвальства, ни зазнайства, а следовательно, не находил для врагов «благоприятного поприща», и даже в размышлениях своих доходил до того опасного рубежа, когда ему начинало казаться, что никаких врагов, возможно, в институте вообще нет. Разумеется, мыслями этими он ни с кем не делился – его могли неправильно понять. Не снижая тем не менее личной бдительности, он посчитал, что коль скоро враг где-нибудь притаился, его отыщут люди более опытные, и внутренне к открытию такому был готов постоянно, поскольку врагом мог оказаться каждый. А потому со всеми держался Борис Михайлович приветливо, но не более. Когда к нему пришла жена Клейменова и попросила вернуть ее собственные облигации, которые хранились в сейфе Ивана Терентьевича, Слонимер мог предположить, что этот визит – своеобразная проверка его бдительности и ответил твердо, что никаких облигаций врагам народа он возвращать не будет и просит оставить его в покое.
Немало написано уже о том, сколько замечательных людей погибло в годы сталинских репрессий и почти ничего не сказано о том, как эти годы калечили души и отравляли мозг тех, кто оставался на свободе, как разлагали они людей добрых и порядочных, выедая из сердец честь, достоинство и сострадание, как замораживали в лед всякую смелость, да так, что и через десятки лет людей этих нельзя было разморозить, так и уходили они из жизни запуганными и страхом этим униженные навеки.
Ни один сотрудник РНИИ после ареста Клейменова и Лангемака не пришел к ним домой – просто чтобы пожать руку жене и подарить кулек конфет девчонкам.
Институт продолжал работать в прежнем ритме. В самой этой скотской покорности, в том, что люди вели себя так, будто ничего не случилось, в том, что работа не приостановилась и даже не замедлилась, было что-то глубоко оскорбительное
Ощущение тоскливой беспомощности, овладевшее Королевым после ареста Клейменова и Лангемака, не проходило. Для его активной деятельной натуры ощущение это было особенно мучительным, но что надо делать в подобной ситуации, он не знал. В одном только был уверен твердо: то, над чем он работает, стране нужно и работу необходимо продолжать, как бы дальше не складывалась жизнь.
В день ареста Клейменова, несмотря на то что все валилось из рук, он провел испытания топливных магистралей. Еще через 12 дней отработал систему зажигания, завершив, таким образом, намеченную им программу холодных испытаний двигателя ракетоплана, написал свое заключение и пошел к Слонимеру подписывать бумагу в академию Жуковского: пора было вылезать с ракетопланом из рамок института, подключать военных авиаторов, так дело пойдет быстрее. Письмо на имя начальника академии Слонимер подписал, справедливо полагая, что письмо такое еще раз демонстрирует отсутствие всякого бахвальства и зазнайства во вверенном ему учреждении. «Ввиду отсутствия в НИИ № 3 специалистов по тактике ВВС прошу Вашего разрешения на проведение соответствующей консультации специалистами ВВА с целью выявления возможных областей применения ракетных самолетов...»
Нетрудно представить, что за жизнь была в академии Жуковского осенью 1937 года после ареста Алксниса, начальника ВВС РККА. Однако положительный ответ пришел очень быстро, и Королев отвез в академию свои расчеты.
Тем временем на институтском стенде Арвид Палло под неусыпным наблюдением Щетинкова и Королева начал огневые испытания. Первый раз ничего не получилось: из-за дефектов форсунок горючего двигатель не запустился. Королев отрегулировал форсунки, и 16 декабря назначил новые испытания. На этот раз все прошло благополучно. Пожалуй, даже более чем благополучно. Можно сказать, что просто здорово все прошло на этот раз: двигатель проработал 92 секунды!
Шесть испытаний подряд проходят без сбоев. В протоколах значится: «Двигатель запускался сразу, плавно, работал устойчиво и легко останавливался... Материальная часть вела себя безукоризненно». Вот что главное! А профессорское звание можете себе оставить!.. Как бы он хотел научиться быть таким, как Щетинков: не придавать этой чепухе никакого значения! Уйти в работу, и все! В сложные моменты жизни особенно полезно уходить в работу...
Королев старался, чтобы Щетинков пореже приходил на стенд: в задымленном, пропахшем горелым железом помещении его начинал бить кашель. Но однажды в самое неподходящее время вдруг появился Щетинков:
– Сергей Павлович, Вас Елена Наумовна просила зайти, – успел сказать, прежде чем судорожно задохнулся.
Это был плохой знак. Елену Наумовну Купрееву, секретаря-машинистку в приемной начальника, побаивался весь институт: она знала все и обо всех. Вместе с Клейменовым она работала в Берлинском торгпредстве и поначалу все считали, что Иван Терентьевич просто привел в институт свою секретаршу, с которой сработался, знает, доверяет. Но вскоре выяснилось, что и сам Клейменов чрезвычайно тяготится присутствием в его приемной Елены Наумовны, что на работу он ее не приглашал, что ее «прислали». С этого времени к Елене Наумовне все стали относиться с почтительной настороженностью, одновременно стараясь по возможности обходить ее, что было трудно, учитывая ее местопребывание.
– Хорошая новость, – сказала Елена Наумовна, с улыбкой передавая Королеву пакет.
Пакет был вскрыт. В нем лежало довольно объемистое «Заключение» Военно-воздушной инженерной академии. Королев быстро пробежал глазами отдельные абзацы:
»... горизонтальная скорость вдвое превосходит известные скорости...»
»... зона тактической внезапности, составляющая 80-120 км от линии фронта, может быть сокращена до 20-30 км...»
»... цифры уже сейчас обеспечивают реальную возможность вести воздушный бой...»