Королева четырёх частей света
Шрифт:
Дасмариньясу это было неприятно так же, как и Эрнандо. Он огорчался не от того, что не понравился этой женщине, а потому что жест Морги давал понять: тот ставит себя по положению выше временного губернатора. «Он держит себя за главного, как будто так и быть должно!» И действительно, заметил про себя взбешённый Дасмариньяс: донья Исабель приняла руку генерал-лейтенанта как нечто вполне естественное.
Донья Эльвира, которую отослали на дальний конец стола вместе с Киросом и китайским старостой, не упустила ни единой мелочи
Она старалась пробиться через группу проходивших по анфиладе к Эрнандо и пойти на бал вместе с ним. Или он не был её кавалером всю эту неделю? Или не водил её повсюду, не забавлял, не развлекал? С величайшей галантностью и предупредительностью он прогуливал её в карете до часовни в деревне Магалат, показывал лагуны и мангры. На исходе ослепивших её мгновений она почувствовала себя близким ему человеком. Сердечным другом. Эти свидания, которые должны были перерасти в более прочный союз, давали ей некоторые права.
Наконец, чтица его поймала.
— Правда, она точно такова, как я вам описывала? — спросила Эльвира, указав головой на чёрную фигуру, шествовавшую впереди.
— Совершенная правда, донья Эльвира. Написанный вами портрет соответствует оригиналу.
— Вот сегодня я её узнаю вполне! — с лёгким озлоблением продолжала она. — Гобернадора только тогда будет вполне довольна, когда её красота затмит все удовольствия бала в глазах всех мужчин без исключения.
— А мне казалось, вы восхищаетесь ей? — удивился Эрнандо. — Или даже любите её?
Она опустила глаза.
Эльвира догадывалась: у него есть какие-то планы, в которые она не входит. Во время прогулок он столько её расспрашивал о привычках доньи Исабель, о том, как она командовала... Конечно, не даром молодой человек так интересовался женщиной, которую видел только мельком. Ему от неё что-то было нужно? Если он думает, что аделантада Менданья может ему хоть в чём-то быть полезной, он ошибается!
— При первой возможности она уедет отсюда... Только этого и хочет.
— Зачем ей уезжать?
— А что ей делать? Кому она нужна в Маниле? Донья Исабель сама это знает, да так оно и есть, — не без задней мысли продолжала донья Эльвира. — У неё же ни гроша в кармане.
— Но, судя по тому, какие у неё книги, какие музыкальные инструменты...
— Какие же? Вы хотите показаться знатоком, дон Эрнандо. Но знатоку, — почти прохрипела она, — не след полагаться на видимость. Я говорю вам правду: уверяю вас, она совершенно разорена.
В глазах Эрнандо мелькнуло лукавство.
— Да ей только стоит продать свою посудину, — сказал он как бы невзначай.
Донья Эльвира не поняла, в чём соль шутки. Ей надо было бы согласиться и промолчать, она же завела длинный монолог:
— Я слышала: как раз из-за «Сан-Херонимо» она однажды всю ночь ходила по вашей спальне... Должно быть, плакала. У неё тяжело на душе из-за него. Свой корабль она любит,
В её голосе появилась угроза. Предостережение. Эрнандо не дал себе труда ответить. Что-то тяжело стало переносить маленькую чтицу...
Она отпустила его от себя, не попытавшись удержать. «У него к ней какие-то чувства, он возбуждён — это ясно, — думала она. — А меня как будто и вовсе не существует...»
Донья Исабель носила траур по мужу. Согласно этикету, не приняла ни одного приглашения на павану и не участвовала ни в одной сарабанде. Это была жертва. Она любила танцевать, и знала, что во всех фигурах несравненно изящна. Но надо было хранить благоразумие. К тому же она чувствовала, что не следует чересчур выделяться, а не то никогда не стяжаешь симпатию хозяйки.
Морге пришлось с сожалением оставить её, чтобы исполнять обязанности кавалера при других дамах.
Исабель осталась одна посреди высоких тропических растений в горшках. Её глаза блестели; она стояла, выпрямившись, и предавалась медленным, торжественным ритмичным звукам виол и гобоев. К ней вновь возвращалось удовольствие от музыки, которое было с ней прежде всегда, а потом, казалось, навсегда ушло.
Эрнандо наблюдал за ней издали. Он никак не мог оторвать взгляда от этого чёрного силуэта, усеянного искорками, мерцавшими в полумраке. Казалось, донья Исабель ждала какого-то происшествия. Всё равно какого... Лишь бы что-нибудь да случилось. Виолы замолчали. Он воспользовался случаем.
Он подошёл — она поняла, что он думает: «Настал мой черёд! Посмотрим, кто кого!»
Она почуяла: он хочет, чтобы она подняла на него глаза, чтобы разглядела его, чтобы выделила. И пошла на это. Выражение лица Эрнандо поразило её. Он пожирал её глазами. Не только лицо — и шею, и плечи, и грудь. Даже не давал себе труда скрыть вожделение.
Такое бесстыдство до того смутило её, что она инстинктивно прикрыла бюст. Он наклонился к ней.
— Вы тут стоите с каким-то странным видом, — солидно произнёс он. — Как будто вас только что покинуло какое-то ужасное виденье.
Она опомнилась.
— Что-то вроде того... Только вы выразились не так, как могла бы я.
Если он думал, что такой разговор можно будет продолжить, то ошибался.
Однако не отстал.
— Вы всё ещё играете на лютне?
«Всё ещё»? Откуда ему известно, что у неё есть лютня?
Этот капитан Кастро думает, будто ему всё позволено! Оттого, что она живёт в его доме, он недопустимо нескромен.
— Какое вам дело?
— А верхом ездите?
— Какое вам дело?
— Вы очень хотите отсюда уехать?