Королева двора
Шрифт:
Пациент лежал на кровати и читал. Завидев гостей, легко вскочил и тут же пустился в атаку:
– Верочка Петровна, ну это уже ни в какие ворота не лезет. Мне обещали особый режим, а теперь изо дня в день одно и то же: «Бегайте по коридору». Допустим, расстояния я намотаю, не вопрос, но нужна же обстановка, воздух свежий. Вам бы в парковую аллею стол поставили и сказали бы: «Оперируйте», вы бы что стали делать?
– Я бы отказалась, конечно, Аркадий Алексеевич.
– Вот видите!
– Отказалась бы, потому что я не хирург и резать людей не взялась бы ни в парке, ни на грядке, ни в операционной. Но я предполагаю, что человек может приспособиться
– Как же так? Разве так можно?! – Мужчина схватился за голову и плюхнулся обратно на кровать.
Так было можно и нужно. Аркадий Алексеевич ушел из большого спорта лет десять-пятнадцать назад, зато тренером был выдающимся. Конечно, тогда, когда не заливал горькую. Хороших тренеров в стране не хватало, и определившие этот экземпляр в элитную клинику люди настоятельно просили позаботиться о его здоровье. Пыл Аркадия Алексеевича Вере не понравился изначально, она каким-то шестым чувством определила, что пробежки его не будут состоять из безобидных кружений у больничного корпуса, а сведутся к марафону до ближайшего магазина. Приставить к нему охрану было невозможно, поэтому она, несмотря на данное изначально обещание, распорядилась тренера на улицу не выпускать. И горячность больного каждый день убеждала ее в правильности принятого решения. Вера терпеливо выслушивала претензии и ждала того дня, когда пациенту надоест их высказывать. Знала наверняка: как только это произойдет, дело тут же сдвинется с мертвой точки. Смирившийся со своей участью, наконец прекратит упрямиться, оглядится вокруг и найдет, о чем подумать, кроме изыскания способа выпить горячительного. Глядишь, и о подопечных вспомнит, и на работу настроится.
– У вас тут просто тюрьма, – поддел ее Оршанский, выйдя из палаты.
Вера уже открывала следующую дверь, но все же откликнулась:
– Обычная больница.
В голове мелькнуло: «Которой не наплевать на больных». Но она тут же представила, как газетные киоски пестрят заголовками: «Доктор призналась: врачам нет дела до пациентов», – и оставила свои мысли при себе.
Обитатель очередной палаты сидел за столом и лениво ковырял вилкой котлету весьма съедобного вида.
– «Уж вечер близится, а Германна все нет», – приветствовал он посетителей, не прерывая своего занятия.
Цитата из бессмертного классика была отнюдь не образной. Больной ждал сына и, как обычно, с самого утра до момента прихода последнего пребывал в состоянии глубокой меланхолии.
– Сейчас только три часа, Николай Петрович. Вы же знаете, раньше шести Гера не приходит.
– А сегодня он не придет. Я это чувствую, доктор.
– Ну, раз что-то чувствуете, значит, живете, верно?
– Это оно, конечно, так, но…
– А раз так, давайте подождем, когда кончится сегодня, а потом уже кручиниться будем. Смотрите, у меня для вас кое-что есть. – На
– Бог мой! Это же vespa mandarinia [12] ! Большая редкость в нашей полосе.
– А он иностранный и есть. Прибыл к вам из Индонезии.
– Ко мне? – Казалось, еще секунда, и больной прослезится от умиления. И Оршанский, и Вера в первый раз видели, чтобы кому-то мог доставить столько удовольствия трупик насекомого. Но журналист, судя по иронично изогнутым бровям и кривой усмешке, не испытывал ничего, кроме удивления и некоторого пренебрежения по отношению к пациенту. Вера же ощущала настоящую гордость: ей этот шершень стоил обещания сыну сходить с ним на выставку пауков, на которой он жаждал увидеть какие-то невероятно редкие экземпляры. Она протянула насекомое ближе к пациенту:
12
Мандариновый шершень (лат.).
– Берите.
– Кому, – Николай Петрович трясущимися руками снял шершня с ее руки, – …кому я обязан таким подарком?
– Моему сыну. – Теперь гордость вырвалась наружу в Верином голосе.
– Увлекается? – Мужчина в восторге рассматривал трофей.
– Мечтает стать Паганелем.
– Дивно. Вы скажите ему, что я как только выберусь, то сразу же отблагодарю. У меня и скарабеи, и шмели-кукушки в двойном экземпляре. Подарю с большим удовольствием. Это надо же: мандариновый шершень! Нет, вы только посмотрите, какие у него… – Николай Петрович снова уселся за стол, отодвинул тарелку с окончательно забытой котлетой, с ловкостью иллюзиониста вытащил откуда-то лупу и углубился в научные рассуждения: – Брюшко округленное, крылья сложены вдоль спины…
Вера поманила Оршанского пальцем, и они на цыпочках покинули палату.
– Он любитель? – тут же поинтересовался журналист.
– Профессионал. Ученый. Зоолог. Лет двадцать пять собирал уникальную коллекцию насекомых, хотел то ли в музей передать, то ли завещать потомкам, но ее украли. От такого горя и запил. В минуты просветления по-прежнему пытается восстановить утраченное, но через какое-то время ему начинает казаться, что ничего никогда не получится, мечта не сбудется, жизнь прожита зря, ну и…
– Срывается?
– К сожалению. А ученый очень талантливый. Он в экспедиции ездил в экзотические страны и даже несколько новых видов насекомых открыл.
– Он?! – В человеке, вяло ковыряющем котлету трясущимися руками, действительно сложно было признать большого ученого.
– Он. Мне его сын рассказывал. Тоже, кстати, зоолог. Но он больше по рыбам специализируется. Коллекций не собирает, не теряет их, потому и не пьет.
– А ваш сын?
– Мой сын? Он тоже не пьет.
– Ваш сын – он тоже биолог?
– Мой сын – это мой сын. – Вера копаний в личной жизни не любила и пресекала всякие попытки посторонних заглянуть в приоткрытую дверь. – Пойдемте, пора возвращаться. Еду, наверное, уже нашли.
– Какую еду? Зачем? – Ответа Оршанский не дождался и по инерции отправился за врачом.
Вера снова вошла в первую палату. Ничего не изменилось: та же безразличная поза, та же холодная, равнодушная спина, то же ледяное молчание.
– Как вы просили, Вера Петровна. – Медсестра показала взглядом на поднос с дымящимся супом и взглядом же дала понять, что никакого действия, по ее компетентному мнению, этот суп не возымеет.