Королева красоты Иерусалима
Шрифт:
– Чтоб вы с Габриэлем были здоровы, вы растите девочку как принцессу, – говорит Тамар Розе. – Если не родите ей братика или сестру, вырастет она у вас капризная да балованная.
– Твои слова да богу в уши, – кивает Роза. – Этот ребенок целыми днями только и возится со своими куклами, больше ничего ее не интересует. Одевает, раздевает, кормит – и так часами. Мать ее зовет – она притворяется глухой. А вот стоит отцу одной ногой ступить во двор – сразу бросает кукол, бежит навстречу, бросается на шею: «Папа, папа!» – и хохочет до упаду.
– Зато смех ее слышат, наверное, аж в Мусорном квартале, – смеется Тамар.
А я?
Когда она в последний раз смеялась? А когда Габриэль последний раз смотрел на нее? Берет Луну на руки, входит с ней в дом, сидит с ней играет. Роза говорит ему: «Мой руки, маридо, еда на столе». А он: «Я сейчас занят дочкой, еда может подождать». А когда он перестанет играть с дочерью, и смеяться с ней, и залезать с ней под стол, как будто он сам ребенок, ужин уже остынет, и ей придется снова разжигать керосинку и начинать все сначала. Сегодня она сварила авас кон ароз и немного софрито, но Габриэль сначала усадит дочь на колени и, прежде чем сам начнет есть, покормит ее. Луна нарочно закрывает рот, затыкает его своим маленьким кулачком, а он зачерпывает еду ложкой, описывает ею большой круг и гудит: «Ту-ту-у, а где поезд?» Кто бы поверил? Взрослый мужчина, серьезный человек, а строит из себя дурачка перед ребенком. А когда Луна открывает рот и ему удается втолкнуть туда рис с фасолью, он доволен, словно нашел клад. И только после того как Луна поест – несколько ложек всего, она малоежка, фляка [46] , – у него находится время поесть самому. «Роза, еда остыла», – жалуется он. «Конечно, остыла, как же ей не остыть, если ты возишься со своей дочерью, когда еда уже на столе», – бормочет она себе под нос, но ему не говорит ничего.
46
Худышка (ладино).
Странный он все-таки, Габриэль. Обычно мужчина, как только войдет в дом, хочет, чтобы на столе уже была еда. А Габриэль сразу же бросается к дочери. Ну а она, что остается ей? Иногда так хочется швырнуть тарелку ему в физиономию, выйти из этой двери и больше не возвращаться! Но куда она пойдет? Снова мыть уборные у англичан? И Роза берет тарелку, выкладывает еду обратно в кастрюлю и снова зажигает керосинку.
Но пока еда греется, Габриэль уже встал из-за стола и идет укладывать дочку спать. Раздевает ее, надевает на нее ночную рубашку, берет гребень и расчесывает ее кудряшки, перевязывает их ленточкой. И все это время Роза слышит, как они смеются и болтают. А она? Кто слышит ее?
Роза садится на подоконник, смотрит в окно на оливковое дерево во дворе. Сидит как истукан и чувствует себя ненужным предметом. Она слышит, как Габриэль укрывает Луну одеялом, как они вдвоем затягивают песню, которую поют каждый вечер перед сном: «Детрас де ла монтанья, уно, дос, трес…» [47] Детский голосок Луны сливается с теплым голосом Габриэля. Сначала они поют громко, потом тише, а под конец шепчут. Потом начинаются поцелуи – в лобик, в носик, в щечки… Наконец, слава богу, худышка засыпает. Габриэль подтыкает ей одеяло, целует в последний раз в лоб и идет в комнату, на свою
47
Там, за горой, раз-два-три… (ладино)
А Роза сидит на подоконнике, смотрит на оливковое дерево и спрашивает себя: ну почему мой муж меня не любит? И не только что не любит – не замечает меня. Правда, он щедр и великодушен, старается ничем не задевать меня на людях и даже хвалит перед другими, но, когда мы остаемся одни, он мне и слова не скажет.
А ведь она так надеялась, когда Меркада уехала жить к Аллегре в Тель-Авив, что теперь им будет лучше вдвоем, без старой карги, без ее взглядов, без ее ядовитых замечаний. Но старая карга, отравлявшая ей жизнь, хотя бы проявляла к ней какой-то интерес, а сейчас – вообще ничего, тихо как в могиле.
Но в эту ночь было не так, как всегда. Габриэль замешкался. Он, правда, уже ушел на свою половину, но еще не разделся. Стоял у своей кровати, словно колебался, и вдруг спросил ее:
– Ты скоро собираешься ложиться?
– Скоро, – ответила она. – Только вымою посуду и лягу.
– Оставь посуду на утро, – сказал он. – Ложись в постель.
Роза удивилась. С каких это пор Габриэля интересует, когда она ложится спать? И с каких пор она ложится раньше него? Обычно она ждала, пока раздастся его тяжелое дыхание и похрапывание, и только тогда раздевалась и ложилась. А сейчас он хочет, чтобы она легла раньше него. И как это, милостивый боже, она разденется при свете, когда он еще не спит? Как она снимет платье и наденет ночную сорочку на глазах у мужа?
И хоть она ничего не сказала, но он как будто услышал ее и погасил свет. Роза торопливо разделась, руки у нее путались в рукавах, пуговицы на платье никак не хотели расстегиваться. Габриэль стоял к ней спиной, но ей казалось, что у него глаза на спине, она застыдилась и прикрыла тело руками. Наконец ей удалось снять платье, надеть ночную сорочку и лечь под одеяло. Она закрыла глаза и помолилась перед сном.
Ей показалось – или она действительно чувствует его дыхание на своем лице? Она открывает глаза и не верит: глаза Габриэля у ее глаз, его нос касается ее носа, его губы приближаются к ее губам. Его рука шарит в темноте, задирает сорочку до бедер, он нежно гладит ее живот, осторожно снимает с нее белье.
Сердце у нее дико колотится, она чувствует, как вскипает кровь, ей хочется прижать его тело к своему. Сколько раз она молилась об этой минуте, о том, чтобы Габриэль пришел к ней в постель, но сейчас она парализована страхом и не в состоянии пошевельнуться. Габриэль осторожно пытается раздвинуть ее крепко сжатые ноги, но они словно склеились и отказываются разделиться. Он пытается снова. Он очень деликатный человек, ее муж, никогда не повышает голоса, никогда не сердится, никогда не применяет силу. А ей хотелось бы, чтобы он рассердился, закричал, чтобы взял силой, чтобы почувствовал что-нибудь! Но он ничего не чувствует, он только делает то, что положено: заботится о ее потребностях, о пропитании и вот, наконец, слава богу, о ее женской доле.
Конец ознакомительного фрагмента.