Королева красоты Иерусалима
Шрифт:
– Позови сестру, – велел ему Габриэль.
– Сейчас? В такое время? Что случилось? – Яков переводил испуганный взгляд с Габриэля на Рухл.
– Не нужно вопросов, Яков. Позови мою сестру.
Явилась Клара – перепуганная, в ночной сорочке, со спутанными волосами.
– Что тебе нужно? – спросила она Габриэля, с подозрением глядя на Рухл, неприкаянно стоявшую у двери. – Она будет ночевать у тебя, – ответил Габриэль.
– Но отец убьет меня, если узнает, что я впустила ашкеназку в дом! – сказала Клара в смятении.
– А я убью тебя, если не впустишь.
Клара была потрясена силой, звучавшей в его словах. Ее брат, всегда такой обходительный, угрожает ей, да еще так запальчиво?
– Ей
Клара от изумления открыла рот, но больше ничего не сказала и распахнула дверь.
Габриэль, не обращая внимания на сестру, обхватил ладонями лицо Рухл, поцеловал ее в глаза и сказал:
– Не тревожься, душа моя, завтра у нас будет дом. Оставив Рухл в доме сестры, он пошел домой. Тихо-тихо, как вор, открыл дверь и вошел в дом. Родители лежали в постели, но он знал: они не спят. Он ждал, что мать поднимется и начнет проклинать Рухл: проклятая девка, разрази ее гром!.. Но мать не произнесла ни слова, и отец не раскричался, только сказал устало:
– Снова вернулся от своей ашкеназской шлюхи? Когда ты уже вобьешь себе в голову – у нас не женятся на ашкеназках!
Габриэль проскользнул к себе в комнату, укрылся одеялом и стал представлять синие глаза Рухл. Он думал о жизни, которая ожидает его рядом с ней. Если бы кто-нибудь сказал ему до встречи с Рухл, что он пойдет наперекор родительской воле и женится на ашкеназке, он рассмеялся бы ему в лицо, а то и врезал как следует. Но вот он собирается жениться на Рухл против воли отца и матери. Это сильней его, он не может бороться со всепоглощающей любовью, которую почувствовал с той минуты, когда впервые поднял на нее глаза. Это судьба. Ее родители сидят по ней шиву, его родители не согласны принять ее. И все же он надеялся: может, когда они поженятся, когда у них родятся дети, их родители смягчатся. Убедятся в великой любви, которую они с Рухл питают друг к другу, и примут их…
Он закрыл глаза и погрузился в глубокий сон без сновидений.
Разбудили его пронзительные крики:
– Дио мио! Он мертв! Рафаэль-праведник умер!
Он проснулся в панике. Крики «Он умер, умер!» заполонили дом.
Габриэль вышел из комнаты. Дом был полон людей – брат, сестра, соседи, родственники… Он спал крепким сном, и никто не подумал разбудить его. Мать, увидев его, набросилась на него с кулаками:
– Ты убил его! Ты убил своего отца! Вместе со своей ашкеназской шлюхой!
Габриэль, оглушенный, не понимал, что происходит. – О чем ты говоришь?
– Твой отец, твой отец Рафаэль – праведник, святой, – твой отец мертв! Се ле ромпио эль корасон [44] ! Это ты, ты разбил ему сердце!
Габриэль приблизился к постели отца. Все расступились, давая ему дорогу.
Рафаэль лежал на спине, белый как призрак, с широко открытыми глазами. Габриэль склонился к отцу и поднес ладонь к его носу, надеясь, что у матери просто истерика, что это ей почудилось, что отец сейчас снова начнет дышать, и все благополучно вернется на свои места. Но ни намека на дыхание он не обнаружил. Отец был мертв.
44
Его сердце разорвалось (ладино).
Он бросился на тело отца и безудержно разрыдался:
– О господи, папа, прости меня! Боже праведный, что я с тобой сделал, папа!
Потрясенная Меркада не верила глазам: ее сын, сильный и мужественный, исступленно бьется в рыданиях, как женщина. И хоть она и
– Ты убил своего отца, ты сделал меня вдовой, а своих братьев и сестер – сиротами. Если ты не хочешь убить и меня – поклянись отцом, который лежит тут мертвый по твоей вине, поклянись мне, что ты не женишься на ашкеназке и что ты не увидишься с ней никогда больше!
Габриэль, потрясенный и страдающий, бросился ей на шею и простонал:
– Я клянусь, мама, клянусь! Прости меня!
– Чем ты клянешься?
Меркада хотела услышать это наверняка.
– Отцом клянусь.
– В чем ты клянешься? – настаивала она. – Скажи, чтобы твои братья услышали. Чтобы твоя сестра Клара услышала. Чтобы твоя сестра Аллегра в Тель-Авиве услышала. Чтобы весь Охель-Моше услышал, чтобы весь Иерусалим услышал. Чтобы твой отец, который лежит тут, услышал. В чем ты клянешься?
– Я клянусь, что не женюсь на ашкеназке и не увижу ее больше никогда в жизни, – прорыдал Габриэль.
Меркада отстранилась от него.
– Возьми, – протянула она ему носовой платок. – Вытри слезы, хватит плакать! Будь мужчиной. Мы должны отвезти отца на Масличную гору.
– С того дня твой дедушка Габриэль не видел Рухл ни единого раза, – вздохнула тия Аллегра. – Он не простился с ней и не сообщил о своем решении не жениться на ней. Он вел себя так, словно ее никогда не существовало. И Меркада никогда больше не упомянула ее имени, и мы тоже. И только сплетницы квартала Охель-Моше цокали языками и рассказывали друг дружке под большим секретом о великой любви Габриэля к ашкеназке из Меа-Шеарим, которая разбила сердце праведнику Рафаэлю Эрмоза и свела его в могилу.
– А Рухл? – допытывалась я. – Что стало с ней?
– А вот этого, дорогая моя, я не знаю, да и, честно говоря, не интересовалась. Знаю только, что, когда посреди ночи к Кларе пришли сообщить о смерти нашего отца, она выгнала Рухл на улицу, проклиная ее и называя убийцей. С тех пор о ней больше ничего не известно.
А когда миновал год со дня смерти отца, наша мать Меркада женила Габриэля на Розе. Такой свадьбы я и врагам своим не пожелаю: без гостей, без семьи, без угощения, без радости. Только десять человек для миньяна. Никто из нас не был знаком с невестой. Ни с ней, ни с ее семьей. Все, что мы знали о ней, – что она сирота из квартала Шама и что она работала уборщицей в домах у англичан.
Тусклый серый свет забрезжил в окне дома тии Аллегры. Ночь уступала место дню. Рассветало. Но хоть я и не спала всю ночь, сна не было ни в одном глазу. Я думала о своем дедушке и его несбывшейся любви к ашкеназке из Меа-Шеарим – любви, которая заполнила его сердце и не оставила там места бабушке Розе. Думала о Меркаде, которая так чудовищно использовала смерть Рафаэля – вынудила Габриэля дать обет во имя умершего отца никогда больше не видеться с единственной любовью его жизни. Думала о навязанной ему поспешной свадьбе и о бедной бабушке Розе, которая и не подозревала о том, что Меркада хладнокровно и расчетливо использует ее как орудие против собственного сына. И меня ужасало, что наша семья носит в себе такую мрачную тайну – и при этом живет как ни в чем не бывало. Ну вот как это? Неужели никто ни разу не проговорился, не проронил ни слова, не выдал тайну? Бабушка жила с Габриэлем столько лет, страдала от неразделенной любви – и не понимала, почему муж не любит ее так, как она любит его? И почему за все эти годы ни один человек даже не поинтересовался судьбой несчастной возлюбленной моего дедушки, которую ночью с позором выгнали из дома его сестры, и с тех пор она исчезла?