Королева любить желает

Тихая Елена

— Войдите, — с тяжёлым вздохом произнёс я, ожидая, что за дверью именно она. Но вошёл слуга.

— Милорд, вас ожидают на крыше. Отказа не приемлют, — робко произнёс он. А у меня глаза на лоб полезли. Это что за наглость? Вызвать меня куда-то, да ещё и не принимать отказа.

— Это кому хватило… — я даже задохнулся от негодования. Только слуга пискнул и скрылся за дверью. В несколько шагов я обогнул стол и оказался перед дверью, которую незамедлительно рванул на себя.

— И куда… — не успел я договорить, ибо у меня на пути встал мой горничный. Этого парня приставили ко мне ещё в детстве, но сначала в качестве спарринг-партнёра, что странно, ведь он на десять

лет старше. Это учителя меня так странно мотивировали — победить заведомо более сильного противника. Шли годы, он повредил ногу и не смог больше заниматься военным делом. Так он попал ко мне в услужение. Сначала он злился, мне тоже было неудобно перед ним, хотя моей вины в его травме не было, но потом мы сели и поговорили. Так что функции горничного он исполняет только в крайних, как недавно, случаях. Всё больше нотации читает. И вот сейчас я стал понимать, что многие его ворчания стоило принять к сведению, а не легкомысленно пропускать мимо ушей.

— Идите и не сопротивляйтесь, — только и сказал он, проникновенно заглядывая в глаза. И что-то внутри вдруг зазвенело от надежды, напряжения и какого-то детского ожидания чуда.

Не меньше минуты мы смотрели друг другу в глаза, ничего не говоря, а потом я сдался. Вера в слугу? Надежда в чудо? Да не знаю, но я чувствовал, что, если не пойду, упущу всё на свете.

Горничный развернулся на пятках и, чуть прихрамывая, как всегда, пошел вперёд по коридору. Я за ним. Так мы шли знакомыми путями к выходу на мою крышу. И только после того, как он пропустил меня вперёд, отступая, я не выдержал, спросил:

— Там она?

Он ответил мне лёгкой улыбкой и медленным закрыванием век. Мне большего и не нужно было. Старая дверца с выходом на чердак и крышу предательски скрипнула. Лесенку до двери на крышу я преодолел на одном дыхании. А когда открывал её, моё сердце не билось. И эта дверь тоже скрипнула, но девушка не пошевелилась.

Она стояла возле высокого парапета, кутаясь в шаль. Дёрнула плечами. И как же в этот момент мне захотелось обнять её, согреть, прижать и никогда не отпускать. Но я и шага не посмел сделать, боясь спугнуть момент. Элен сейчас была не королевой, которой я восхищаюсь, а хрупкой девушкой. И это было бесценно.

— Мне тут сказали, что ты любишь здесь бывать, — произнесла она, не поворачиваясь ко мне. — И теперь я понимаю почему. Здесь очень красиво и спокойно.

Действительно, сегодня была на удивление ясная и звёздная ночь. Только сейчас подумал: неужели я так долго с бумагами опять возился? Но это прошло стороной. Она повернулась, а я всё же закрыл за собой дверцу, оказываясь рядом с ней.

— Да, здесь очень красиво. Но я не сразу это заметил. — Я смотрел в глаза и боялся сделать лишний шаг. Мне всё казалось, что спешить или, упаси Богиня, давить нельзя. А как не давить, если меня чуть ли не трясёт от желания просто притронуться к ней?

— Ты не ужинал. Опять допоздна работал, — вдруг перевела она взгляд. Я сделал то же. От увиденного перехватило дыхание.

На парапете стояли с десяток соусников, графин с вином, фужеры и в центре ароматные лепёшки. Я видел такие у простых горожан. И вот не мог дворцовый повар такое приготовить, значит…

Воздух с шумом покинул мои лёгкие.

— Это вкусно, правда, — у Элен изменились интонации.

— Я очень голодный, — прохрипел я, сглатывая ком в горле. Да, я был голоден, но этот голод не касался еды в большинстве своём.

— Отлично. Я тоже, но готова тебя накормить. Садись.

На стыке крыши и парапета лежали пледы, даже на вид толстые, мягкие и очень удобные… не для еды. Не застонал

от собственных же ассоциаций и фантазий только усилием воли, а ещё благодаря плотно сжатым зубам. А дальше пошло форменное издевательство. Она села на плед рядом, свернула блин, как она его назвала, и стала макать его в разные соусники и кормить меня. В прямом смысле кормить. Взять этот блин в руки она не разрешала. И я принял правила этой пытки. А у меня создавалось чёткое ощущение, что меня целенаправленно соблазняют. И я был бы безумно рад соблазниться (давно был готов), но всё это она сопровождала выяснением моего прошлого, которое ну при всём желании не возбуждало. Вот и получался такой странный диссонанс. И я даже уже уверился, что она сама не понимает, что творит со мной всем этим, как случилось…

Я откусил очередной её блинчик, хотя в меня уже откровенно не лезло. И сделал это неаккуратно. Капля начинки попала на подбородок. И вот тут я впервые услышал рваный выдох от неё. И знаете, что сделала эта негодница? Она стёрла эту каплю большим пальцем. Я уж подумал, что всё, момент упущен, но она тем же пальцем тут же растёрла её по моим губам, не сводя с них взгляда и облизнув свои собственные. И видит Богиня, я держался, сколько мог. Только мы потянулись друг к другу одновременно.

Я пил её вздохи. Собирал губами её слёзы, понимая, что именно в этот момент внутри неё что-то сломалось или прямо сейчас ломается. Мне бы остановиться, дать ей шанс на выбор, но сейчас я был мелочно эгоистичен. Я собирал губами слёзы, тут же целовал сладкие губы и что-то шептал, даже не помню, что именно. Я вдыхал её запах, такой долгожданный и неповторимый. Я упивался нежностью кожи, податливостью тела и стонами, которые поначалу она пыталась заглушить, но крик на пике опрокинул моё сознание.

Я так долго ждал и мечтал об этом моменте, еле выдержал, а вот на финише, как пацан желторотый, потерял сознание. Но стыдно было только моему сознанию, тело даже после осознания такой оплошности пребывало в эйфории. Да и сознание просто ушло куда-то, оставив одни ощущения. Осознание её рядом, чувство её дыхания на груди, капель слёз на…

— Ты жалеешь, — оборвалось моё сердце в отчаянии. Сам спросил и сам же понимал, что не готов к ответу или правде. «Обмани», — шептал я немую просьбу в тот момент.

— Нет, — выдохнула она, замотав головой, — Просто я всегда считала себя однолюбкой. Думала, что никогда не смогу предать, изменить, но этот мир внёс свои коррективы. Ифор убедил, что для вас несколько мужей — норма. Что это я не принимаю этот мир и его устои. Именно он придумал погостить у министров, показать мне, что между мужчинами нет ревности и соперничества, что такие семьи могут быть вполне счастливы. Мне нужно просто принять.

Я молчал, осознавая, что испытываю неуместную благодарность к любовнику своей жены.

— Милон, — приподнялась она на локтях, заглядывая мне в глаза, — я сегодня сломала собственные моральные устои не просто так. Я хочу семью, хочу тихого счастья, пусть даже оно будет сопровождаться заговорами и малоприятными личностями. Если мы будем верить друг другу, ничто не сможет встать между нами. Ты мне веришь?

— Верю, — прохрипел я.

— И я не жалею о том, что сейчас было. Я ни на секунду не допускаю мысли о неправильности этого. Да, я не могу сказать, что люблю, но ты очень-очень нравишься мне. Настолько, что я готова строить отношения. И я понимаю, что не идеальна, в конце концов, никто не идеален, но прошу принять меня такой, — она даже попыталась развести руки в стороны, — с некоторыми отклонениями от принятой здесь морали. Но ты мне нужен.