Королева Марго
Шрифт:
Он взглянул на Маргариту, которая своими большими, широко раскрытыми от изумления глазами смотрела то на него, то на короля, то на короля, то на него.
Король потерял сознание. Подали носилки и положили его на них. Его накрыли плащом, который один из всадников снял со своих плеч, и вся процессия медленно направилась по дороге в Париж, который утром видел отъезд веселых заговорщиков и радостного короля, а теперь видел возвращение умирающего короля в окружении арестованных мятежников.
Маргарита,
— Me deide. Это означает:
— Ничего не бойся.
— Что она тебе сказала? — спросил Коконнас.
— Она сказала, что бояться нечего, — ответил Ла Моль.
— Тем хуже, — тихо сказал пьемонтец, — тем хуже! Это значит, что добра нам ждать нечего. Каждый раз, как мне говорили в виде ободрения эту фразу, я в ту же секунду получал или пулю, или удар шпаги, а то и цветочный горшок на голову. По-еврейски, по-гречески, по-латыни, по-французски «Ничего не бойся» всегда означало для меня: «Берегись!».
— По коням, господа! — сказал лейтенант легких конников.
— Не сочтите за нескромность, сударь: куда вы нас ведете? — спросил Коконнас.
— Думаю, что в Венсенн, — ответил лейтенант.
— Я предпочел бы отправиться в другое место, — сказал Коконнас, — но ведь не всегда идешь туда, куда хочешь. По дороге король очнулся и почувствовал себя лучше. В Нантере он даже захотел сесть верхом, но его отговорили.
— Пошлите за мэтром Амбруазом Паре, — сказал Карл, приехав в Лувр.
Он сошел с носилок, поднялся по лестнице, опираясь на руку Таванна, и, добравшись до своих покоев, приказал никого к себе не пускать.
Все заметили, что король Карл был очень сосредоточен. Дорогой он пребывал в глубокой задумчивости, ни с кем не разговаривал и не интересовался больше ни заговором, ни заговорщиками. Было очевидно, что все его мысли занимает болезнь.
Болезнь была внезапная, острая и странная, с теми же симптомами, какие обнаружились и у его брата — Франциска II незадолго до его смерти.
Вот почему приказ короля — не пускать к нему никого, кроме мэтра Паре, — никого не удивил. Мизантропия, как известно, составляла основу характера государя.
Карл вошел к себе в опочивальню, сел в кресло, напоминавшее шезлонг, положил голову на подушки и, рассудив, что Амбруаза Паре могут не застать дома и он приедет не скоро, решил не тратить попусту время ожидания.
Он хлопнул в ладоши; сейчас же вошел один из стражников.
— Скажите королю Наваррскому, что я хочу поговорить с ним, — приказал Карл.
Стражник поклонился и отправился
Король откинул голову: от страшной тяжести в мозгу он едва мог связно говорить, какой-то кровавый туман застилал глаза, во рту все пересохло, он выпил целый графин воды, но так и не утолил жажды.
Он все еще пребывал в этом сонливом состоянии, когда дверь отворилась и вошел Генрих; следовавший за ним де Нансе остановился в передней.
Король Наваррский услыхал, что дверь за ним закрылась.
Тогда он сделал несколько шагов вперед.
— Государь! Вы звали меня? Я пришел, — сказал он. Король вздрогнул при звуке этого голоса и бессознательно хотел протянуть руку.
— Государь! — стоя по-прежнему с опущенными руками, сказал Генрих. — Вы, ваше величество, забыли, что я больше не брат ваш, а узник.
— Ах да, верно, — ответил Карл, — спасибо, что напомнили. Но я не забыл кое-что другое: как-то раз, когда мы с вами были наедине, вы обещали мне отвечать чистосердечно.
— Я готов сдержать обещание. Спрашивайте, государь. Король налил на ладонь холодной воды и приложил руку ко лбу.
— Что истинного в обвинении герцога Алансонского? Ну, отвечайте, Генрих!
— Только половина: герцог Алансонский должен был бежать, а я — только сопровождать его.
— Зачем вам было его сопровождать? — спросил Карл. — Вы что же, недовольны мной, Генрих?
— Нет, государь, напротив: я мог бы только похвалиться отношением вашего величества ко мне; Бог, читающий в сердцах людей, видит в моем сердце, какую глубокую привязанность я питаю к моему брату и моему королю.
— Мне кажется противоестественным бегать от людей, которых мы любим и которые любят нас, — заметил Карл.
— Я и бежал не от тех, кто меня любит, а от тех, кто меня ненавидит, — возразил Генрих. — Ваше величество! Вы позволите мне говорить с открытой душой?
— Говорите.
— Государь! Меня ненавидят герцог Алансонский и королева-мать.
— Что касается Алансона, я не отрицаю, — ответил Карл, — но королева-мать к вам очень внимательна.
— Вот поэтому-то я и остерегаюсь ее, государь. И благо мне, что я ее остерегался!
— Ее?
— Ее или ее окружающих. Ведь вам известно, государь, что иногда несчастьем королей является не то, что им служат из рук вон плохо, а то, что им служат чересчур усердно.
— Объяснитесь: вы добровольно обязались сказать мне все.
— Как видите, ваше величество, я так и поступаю.
— Продолжайте.
— Ваше величество! Вы сказали, что любите меня.
— То есть я любил вас до вашей измены, Анрио.
— Предположите, государь, что вы любите меня по-прежнему.
— Пусть так!
— А если вы меня любите, то вы, наверно, желаете, чтобы я был жив, не так ли?
— Я был бы в отчаянии, если бы с тобой случилось какое-нибудь несчастье.