Королева не любившая розы
Шрифт:
–Её Величество всё испортит, если станет регентшей, как покойная королева-мать.
На этот раз Анна Австрийская в слезах бросилась к изголовью мужа. Однако Людовик XIII приказал ей подняться, ибо, добавляет Таллеман де Рео, «он хорошо её знал и испытывал к ней презрение». Общее смущение ещё более усилилось. Чтобы действовать наверняка, монарх потребовал от Анны и Месье поставить свои подписи под только что прочитанным документом. Сам же он ещё прежде начертал собственноручное примечание:
–Изложенное выше есть моя
Королева подписала, рассудив, что в подобный момент спорить не следует. Однако годы, проведённые в Лувре, не прошли для Анны Австрийской даром: накануне, на всякий случай, она заверила у нотариуса свой протест против обязательства, «вырванного у неё под принуждением».
Король высказал пожелание, чтобы изгнанные из страны вернулись, но не все:
–Памятуя о дурном поведении герцогини де Шеврёз и о том, что она до сих пор сеяла смуту в нашем королевстве, о сношениях её с нашими врагами за пределами страны, повелеваем запретить ей, как мы запрещали, въезд в нашу страну во время войны и желаем, чтобы даже после заключения мира она могла вернуться лишь по распоряжению королевы-регентши, с ведома Совета и с тем условием, чтобы не проживать вблизи от двора или королевы.
Зато Клод де Рувруа, герцог де Сен-Симон, был рядом со своим господином в его последние дни.
На следующий день, 21 апреля 1643 года, состоялось другое важное событие: дофин наконец-то получил «большое крещение». Ввиду того, что римский папа, приглашённый в крёстные, слишком долго тянул с ответом, обряд совершил епископ Мо. Крёстными же стали принцесса Конде и кардинал Мазарини – большая честь, о которой не мечтал даже Ришельё. Церемония прошла просто и скромно в часовне при замке Сен-Жермен. Людовик сам не мог присутствовать и послал Дюбуа, ожидая от него подробного рассказа. Вскоре к нему пришли Анна Австрийская, Мазарини и виновник торжества.
По легенде, король спросил у четырёхлетнего сына:
–Как же Вас теперь зовут?
–Людовик ХIV, папа.
–Ещё нет, сынок, ещё нет, но, наверное, уже скоро, если на то будет Божья воля.
Наутро Людовику ХIII стало совсем худо, и по Парижу пробежал слух, что он скончался. Принц Конде сообщил об этом больному, вероятно, желая развеселить его (?). Король снова публично причастился. Плачущая королева встала перед ним на колени, потом поднялась и привела к нему детей, чтобы тот их благословил.
Людовик хотел умереть как христианин, простив всех своих врагов. Однако 23 апреля, опасаясь Вандомов, вернувшихся ко двору, маршал Ламейре вызвал к себе конную охрану. Гастон тут же усилил собственную гвардию, а Конде ответил симметрично, чем перепугал королеву, которая удвоила охрану сыновей, опасаясь их похищения. Это были предвестники Фронды…
В тот же день король принял соборование для больных. При этой церемонии присутствовало столько людей, что стало
–Господа, дайте же мне жизни!
После обеда 24 апреля он попросил певца Пьера де Ниера принести лютню и вместе с ним и Камбефором спел несколько псалмов Давида. Вошедшая во время этого импровизированного концерта Анна Австрийская очень обрадовалась:
–Ваше Величество явно идёт на поправку!
На что муж ей со вздохом ответил:
–Если бы Господу было угодно вернуть меня на этот свет, Он даровал бы мир всей Европе.
В мае ему снова стало хуже. И хотя король ещё смог принять нового военного министра Мишеля Лепелье, он всё чаще повторял слова Иова:
–Опротивела мне жизнь, не вечно жить мне. Отступи от меня, ибо дни мои суета…
Но оставалось уладить ещё одно важное дело. 6 мая Людовик подписал официальный документ о признании брака герцога Орлеанского. Наконец-то Гастон и Маргарита Лотарингская могли жить вместе и иметь законных детей.
Король теперь совсем не вставал с постели и в матрасе, на котором он лежал, сделали углубление для тазика. Когда приходила Анна Австрийская, муж просил её сесть подальше. У него был сильный жар и он почти ничего не ел.
–Какая ужасная вещь и какой яркий пример ничтожества человеческого – видеть величайшего и могущественнейшего короля христианского мира, превратившегося в труп ещё прежде смерти, в падаль, во вместилище червей, – с болью писал Джустиниани.
В воскресенье 10 мая около четырёх часов пополудни к Людовику подвели детей. Он спал с раскрытым ртом, из-под полусомкнутых век были видны белки закатившихся глаз. Камер-лакей Дюбуа указал им на отца и велел запомнить эту картину на всю жизнь. Слуга, состоявший при дофине, спросил его:
–Ваше Высочество хотели бы быть королём?
–Нет!
–А если Ваш папенька умрёт?
–Если папа умрёт, я брошусь в его могилу! – со слезами выкрикнул малыш.
Около шести вечера король проснулся, будто от толчка. Рядом с его кроватью стоял принц Конде.
–Мне снилось, что Ваш сын герцог Энгиенский схватился с врагом, бой упорный, победа долгое время переходит от одних к другим, но после жестокого боя она осталась за ним и мы победили, – сказал Людовик.
–Его Величество, похоже, заговаривается, – прошептал на ухо священнику принц.
Ночью короля стали мучить сухой кашель и боль в боку. Во вторник он отказался выпить бульон:
–Друзья мои, всё кончено, я умираю.
Епископ Мо причастил умирающего. Королева пробыла рядом с ним до трёх часов ночи, а герцог де Бофор и господин де Сувре спали рядом, положив матрасы прямо на пол.
Следующий день был посвящён беседам со священниками. Вечером король вдруг вспомнил про Вотье – врача королевы-матери, который долгое время провёл в Бастилии.
–Где он? – спросил Людовик.