Королева нефритов
Шрифт:
Повернувшись, Гомара уставился на меня в упор.
— Так это он помогал ей с диссертацией? Я имею в виду ее работу по стеле Флорес — о том, что письмена не имеют смысла.
— Да-да, это он.
— Но потом де ла Роса побил их своей собственной статьей, верно?
— Вы и это знаете? Я бы предпочла сейчас поговорить о том, как вы придерживаете руль коленями.
— Извините, не буду настаивать, — секунду помолчав, сказал он. — Хотя мне хотелось бы на миг вернуться к другому вопросу…
— О моем папе?
— Нет, об отпуске вашей матери. Я в это не верю. Готов спорить, Хуана Санчес что-то ищет; отпуск а — это не для нее. — Он подмигнул. — А может, вы не говорите мне всей правды? Ну, чтобы сбить меня
— Говорю вам серьезно — она взяла отпуск.
— Я просто хотел убедиться, что она не пытается меня обставить.
— Как в том случае с обухами от топоров?
— А, вы имеете в виду те нефритовые штучки! Да, это было просто великолепно. Лучшая находка в моей жизни. И все же послушайте: я тогда говорил ей, что и мне следует воздать должное — ведь именно я проделал всю работу! Но нет — ваша мать не захотела иметь со мной никаких дел. И уже потом, когда я вернулся, чтобы попытаться наладить отношения, и был весьма кроток и доверителен, и сказал ей, что она не просто служит для меня источником вдохновения, но и является образцом для подражания — как мать, или скорее, как отец, потому что она не слишком женственна, но…
— Вы в самом деле ей это сказали?
— …мне показалось, что сейчас она вот-вот обрушит мне на голову один из этих топоров.
— Что ж, возможно, она вас не любит.
— Да, конечно. Знаю, что она обо мне думает: что я здоровенный наглый сексист, который на факультетских сборищах пожирает все подряд, как и большую часть финансирования. Готов признать, что я именно такой и есть. Но это гораздо лучше, чем быть робким розовым кроликом, который писается от испуга каждый раз, когда она проходит мимо его кабинета. К тому же должен заметить, ей очень нравится орать на меня. «Профессор Гомара, вы большой самодовольный осел! Профессор Гомара, у вас этика аскарид». И так далее, и тому подобное. А я отвечаю: «Да, профессор Санчес, я большой самодовольный осел, у меня этика аскарид, но разве это не замечательно, что я получил медаль от Археологического общества?» Она начинает бушевать, но по глазам я вижу: ей это нравится. — Гомара фыркнул. — Думаю, что так.
Несколько секунд он молчал.
— Может, и мне стоит туда поехать? — наконец сказал он. — Взглянуть, что она там раскапывает — может, я тоже смог бы урвать пару-тройку интересных находок. Заодно полюбоваться, как у нее волосы встанут дыбом, когда она меня увидит…
— Похоже, вы по ней скучаете.
— Ну, что-то вроде этого. И еще хотелось бы узнать, что она задумала.
— Я бы вам этого не советовала.
— Боюсь, вы правы. Вероятно, дело того не стоит. — Он ударил по рулю обеими руками. — В любом случае, надеюсь, она получит удовольствие. Хотя кучи разбитых горшков и сломанных костей вряд ли стоят таких усилий. А если я туда поеду, вдовствующая королева наверняка заставит меня за это заплатить.
— Вдовствующая королева?
Эрик наконец сбавил скорость. Мы уже находились в зеленом раю Пасадены, всего в нескольких кварталах от библиотеки.
— Не обращайте внимания. Всего лишь ласковое прозвище…
— Ничего, — ухмыльнулась я. — Для вас у нее тоже есть несколько таких прозвищ.
Он мрачно усмехнулся:
— Готов поспорить, что да!
И наконец направил свой скрипучий ретромобиль на паркинг. Позади стоянки, сплошь уставленной новыми и новейшими моделями автомобилей, во всем своем величественном анахронизме возвышался великолепный Хантингтон. В лучах солнца сверкал белый георгианский фасад, обрамленный густыми, аккуратно подстриженными деревьями; яркие плакаты возвещали о проходящих сейчас выставках: «Уильям Моррис и книжный дизайн», «Образы современного Запада». В перестроенном поместье образца девятнадцатого века находились одно из самых дорогих в мире собраний старинных книг, чайный и книжный магазины, а также японский и шекспировский сады, сады роз и лекарственных растений. Поднявшись с низкого сиденья, я обнаружила, что Эрик открыл для меня дверцу. Выбравшись из тесных глубин «ягуара» и отдав профессору свой ноутбук, я последовала за ним в книжные закрома.
ГЛАВА
Я сидела в читальном зале Хантингтона за одним из обитых кожей столов. Рядом Эрик изучал рисунки из заранее заказанной старинной книги «Очерки путешествия в Центральную Америку». Сидя так близко, я ощущала аромат его одеколона. Хотя ему наверняка не исполнилось еще и тридцати семи, виски уже были тронуты сединой.
Я заглянула в лежавшую перед ним книгу. На каждом листе фолианта были оттиснуты изящные рисунки майя позднего классического периода. На странице 261 был изображен принц с затейливой прической, рот его был слегка приоткрыт, одежда образовывала причудливые складки. Принц стоял среди толпы, состоявшей из тщательно выгравированных змей, солдат, птиц, клыкастых чудовищ; все это походило на иероглифическую версию роденовских «Врат ада». Рисунки показались мне настолько прекрасными, что я затаила дыхание, ожидая, когда Эрик перевернет страницу.
Но продолжения я так и не увидела. Я уже говорила, Эрик в тот момент изучал «Очерки путешествия», но вместо того, чтобы перелистывать страницы, его руки были заняты тем, что извлекали из карманов запрещенную мяту (на стенах были развешаны предупреждения о том, что в читальный зал нельзя вносить еду и питье). Глаза же его вместо того, чтобы просматривать иллюстрации, казалось, были устремлены на совершенно другие объекты: сидевшую напротив аспирантку, помощницу библиотекаря и еще какую-то архивистку, которая, виляя бедрами, двигалась по залу. Пожалуй, это был какой-то отвратительный флирт вчетвером. Паря над изображением великого принца, Эрик одновременно отпускал по адресу всех трех женщин тихие, но страстные реплики: «Мне нравится твоя прическа, Саша»; «Вы снова читаете „Воспоминания“ Казановы?»; «Я был готов поклясться, что предельно сосредоточен, пока не почувствовал, как вы входите в помещение».
На меня эти фразы подействовали словно красная тряпка на быка. Как говорит моя мать, у меня имеется весьма скверная привычка доверять людям, а, несмотря на то что это, вероятно, свело бы ее с ума, я, пожалуй, уже начала находить кое-какие положительные качества даже в таком аморальном и амбициозном шовинисте и ловеласе, как профессор Гомара. Даже если бы его сексуальное поведение было настолько примитивным, что он опирался бы кулаками об пол, по той манере, в которой он расточал женщинам любезности и жевал мяту, все равно было видно, что это счастливый человек. А мне всегда нравились счастливые люди.
Словом, я всего лишь вытаращила глаза и с чувством прошептала, что он ведет себя отвратительно. Но тут поток профессорского красноречия внезапно прервала помощница библиотекаря:
— Мисс? Вот, пожалуйста! — И она подала мне пару книг.
Я положила их перед собой. Это было «Путешествие» фон Гумбольдта в зеленом переплете из телячьей кожи, а также «Письма» де ла Куэвы в красном переплете, куда более солидном по сравнению с хранившимся у меня простеньким изданием 1966 года.
Я приехала сюда читать фон Гумбольдта, но столь великолепное издание произвело на меня такое сильное впечатление, что я сразу открыла «Письма». Хотя я только что скопировала их для мамы, сама я не перечитывала эти письма уже несколько лет.
Напротив выходных данных была помещена иллюстрация, защищенная тонким слоем папиросной бумаги. Перевернув «вуаль», я увидела посмертный портрет Беатрис де ла Куэвы, которая после кончины своего предшественника и мужа, конкистадора Педро де Альварадо, стала правительницей Гватемалы. Заслужив репутацию деспота, де ла Куэва также прославилась неудачными поисками заветного нефрита. Ее амбициозность прекрасно передал автор портрета, художник Бронзино: зеленые глаза женщины смотрят на зрителя с вызовом, полные губы недовольно надуты, выражая как упрямство, так и скандально известную чувственность. Кроме простого покрывала из легкой полупрозрачной ткани, на правительнице черное бархатное платье с пышными рукавами, белым гофрированным воротником. Художник окружил даму книгами и розами, здесь же, подле локтя, кусок голубого нефрита и традиционный символ суетности всего земного — оскаленный череп.