Королева пустыни
Шрифт:
В прошлые годы Гертруда интересовалась, как там Фаттух, ее верный слуга из Алеппо, сопровождавший ее во многих путешествиях. Она боялась, как бы связи с англичанами не принесли ему неприятностей от турок. «Бог знает, жив ли он еще, – писала она в 1917 году. – Алеппо страшно пострадал и сейчас страдает от рук турецких мстителей, и я боюсь, что его хорошо известные связи с Джорджем [Ллойд-Джорджем], мистером Хогартом и мной будут представлять для него большую опасность». Сейчас, на пути в Багдад, она решила проехать через Алеппо и попытаться найти Фаттуха. Но сперва следовало установить факты. Гертруда хотела иметь ясную и актуальную картину ситуации в Сирии и сионистского движения в Палестине, где евреи были внедрены в страну без особого внимания к арабскому населению. Гертруда предсказывала большие волнения – и не только в Палестине: еще около пятидесяти тысяч евреев поселились в Багдаде. Меньше всего ей нужна была вражда между евреями и арабами.
Мари тем временем морем отправилась в Басру, откуда ей предстояло на поезде
Гертруда задержалась в Каире «узнать что и как» от сэра Гилберта Клейтона, ныне министра внутренних дел нового британского протектората Египет. Поехав в Иерусалим, она остановилась у генерального администратора, сэра Гарри Уотсона, и хорошо пообщалась со своим добрым другом сэром Рональдом Сторрсом. Теперь он стал губернатором Иерусалима – как он сам сказал, «наследником Понтия Пилата по прямой линии», и пребывал в надежно комическом настроении, готовый говорить о политике или вместе с Гертрудой обходить ковровые и антикварные магазины. Она была поражена силой антифранцузских настроений в Дамаске и Бейруте. Переехав в Алеппо, она нашла след Фаттуха и выяснила, что его обстоятельства именно действительно довольно плачевны. В письме от 17 октября 1919 года чувствуется большая нежность по отношению к старому слуге.
«Фаттух выглядит старше, будто пережил тяжелое время, как оно на самом деле и было. Он потерял почти все, что имел, осталась только одна лошадь и маленькая тележка, на которой он возит дрова продавать в Алеппо… У него было два своих больших дома, бедняга Фаттух… В основном он попал под подозрение, поскольку все знали, что он был моим слугой. Мы много хороших дней провели вместе – вспоминаю радостные отбытия из Алеппо, а сейчас я посмотрела в его измученное лицо и сказала: “О, Фаттух, до войны как легко было у нас на сердце, когда мы находились в пути. Сейчас же тяжело так, что верблюд бы нас не выдержал”.
…Мой бедный Фаттух».
Посетив его жену в крошечном съемном доме, где они теперь жили, Гертруда обнаружила, что Фаттух до сих пор бережно хранил ее лагерное снаряжение. Он спросил о ее отце в выражениях, вызвавших у нее улыбку: «Его превосходительство родоначальник». Она помогла ему снять огород, где можно было выращивать овощи, и дала сто фунтов.
Вернувшись в Багдад, Гертруда наконец начала ценить помощь и таланты Мари. Оказалось, что та с одинаковым успехом может сделать к вечернему приему и восхитительный соус, и абажуры на светильники. И с первой минуты Мари стала для Гертруды преданной портнихой. Беллам было проще посылать отрезы материи, чем готовую одежду, и Мари целые дни шила из них платья. Они вдвоем с Гертрудой тихими вечерами погружались в журналы мод, особенно в новый британский «Вог», покупаемый Лиззи, горничной Флоренс, и посылаемый в Багдад, чтобы они «были в курсе моды». Мари очень любила животных, и вскоре за ней уже бегала ручная куропатка Гертруды, последнее добавление к садовому зверинцу, а двум гончим она сшила зимние курточки. Во время частых недомоганий Гертруды, вызванных переработкой и тяжелым климатом, Мари варила холодные супы и другие соблазнительные отвары. При всех различиях эти две женщины стали близкими подругами, и служанка оставалась с госпожой до конца ее жизни. Гертруда писала: «Мари неоценима в смысле шитья штор и вообще ведения хозяйства. Она мое величайшее утешение – не знаю, как я без нее обходилась».
Хью не оставил мысли навестить Гертруду в Багдаде, в особенности с тех пор, как Хьюго вернулся из Южной Африки и мог остаться с Флоренс. Ради его визита Гертруда потратила в Лондоне приличную часть своего накопленного дохода в хорошем мебельном магазине «Мейплз». Ей нужны были обеденные столы и стулья, кресла, кровати, гардеробы, комоды и новый обеденный сервиз. Вернувшись в Багдад, она с нетерпением ждала, пока они прибудут по морю.
Весной 1920 года Хью приехал, как обещал, и привез походные предметы, которые она с ним оговорила: походную кровать с бельем в саквояже от «Вулзи», фланелевые и шелковые костюмы, тропический шлем и зонтик от солнца. На фотографии, сделанной в доме Гертруды, Хью спокойно читает газету в одном из новых кресел с полотняным чехлом работы Уильяма Морриса, под начищенными туфлями – персидский ковер, журнальный столик возле локтя. На каминной полке стоят семейные фотографии в рамках. Так могла бы выглядеть гостиная комфортабельного дома на родине, а не садовый павильон в центре большого азиатского города. Однако долго отдыхать ему здесь не пришлось: они с Гертрудой двинулись в тур по стране, останавливаясь у политических агентов и навещая представителей арабской знати. Часть пути они проделали на самолете и обсуждали, помимо Ирака, экономический кризис и его давление на британскую экономику. Впервые Гертруда почувствовала необходимость в экономическом образовании, когда ее отец описал первые признаки надвигающихся на Беллов финансовых неприятностей. После его отъезда она ужасно по нему скучала. Хью для нее остался тем, кем был – если не считать Дика Даути-Уайли: любовью всей жизни.
«Не понимаю, как можно жаловаться на что-либо, имея такого отца, как ты. Не могу тебе передать, как это было прекрасно, когда ты гостил здесь. В отношении тебя воспринимается как данность, что, как бы сложны и незнакомы ни были те вещи, что ты слышишь или видишь, ты всю фальшь обнаруживаешь сразу… Когда
Если офисная часть жизни у нее сократилась, то социальная – расширилась. Два года назад Гертруда начала свои «вторники»: чай в саду для жен арабской знати. Это предложил сэр Перси, так как леди Кокс вряд ли хоть слово знала по-арабски, а больше было некому. Подавали безалкогольные напитки, кексы и фрукты, а когда день угасал, среди кустов и деревьев зажигались фонари цветного стекла. Приходило с полсотни женщин, в основном с закрытыми лицами, радовавшиеся перерыву в своей изоляции от мира, знакомились, сплетничали. Гертруда писала Чиролу: «Я провожу чайные приемы для дам, и на них приходят все наши гранд-дамы. Общество избранное – я вычеркнула всех христианок не самого высшего ранга. Наваб… который готовил список приглашенных, счел своим долгом указать: “Сахиб, здесь нет ни одной христианки!” Я расхохоталась и ответила ему: “ Ты забыл, что там буду я!”»
Но больше ей нравились политические суаре – без женщин, – которые она начала проводить для молодых арабских националистов. А. Т. к этим мероприятиям относился с возрастающим раздражением, но Гертруда считала их весьма ценными для поддержания и развития связей и подготовки арабского правительства, которое в конце концов получит власть. На таком приеме, символизирующем ее сочувствие к их делу и пронесенную через всю жизнь убежденность в пользе обмена мнениями, собиралось человек тридцать. Ее мнение об окружающих англичанках, женах коллег, не изменилось. Ее раздражало их неумение выучить арабский, их неотступные приглашения принять участие в общественной и спортивной деятельности, которой они заполняли свои пустые дни. Гертруда сердилась, когда они не появлялись на мероприятиях, которые она считала обязательными, – например, на открытии первой в Багдаде школы для девочек, на котором она произносила официальную речь по-арабски. И, видя ее отношение, англичанки тоже не испытывали к ней теплых чувств.
«Социальные обязанности мне кажутся весьма утомительными. Этим праздным женщинам целый день нечего делать, кроме как ожидать, что я зайду, или заходить ко мне в тот единственный час в день, когда я могу выйти и ни о чем не думать. В результате я вообще не выхожу, но я положу этому конец. Жизнь становится просто невыносима, а я заболеваю от этого. Так что пусть думают обо мне что хотят, но я о них вообще думать не буду».
Не то чтобы Гертруда не любила женщин, но у нее было мало времени, и она была разборчива. Ее же отношения с арабскими женщинами постоянно улучшались. Она организовала для них лекцию новой женщины-врача по женской гигиене и с радостью увидела все места занятыми. Вскоре она подвигла их организовать комитет и провести сбор среди богатых семейств на новый проект – больницу для женщин. Чиролу она писала:
«Я всерьез начинаю думать, что нашла контакт с местными женщинами… Pas sans peine [35] , хотя они более чем идут мне навстречу. Это значит брать на себя множество хлопот… И важнее того факта, что мне нравится с ними видеться и узнавать ту сторону Багдада, которую иначе бы не узнать никак, моя уверенность, что дело того стоит. Входить в дома запросто и завести себе целое войско подруг – значит сильно улучшить собственные отношения с мужчинами».
Ей приятно было общество Ван-Эссеса, миссионера, и его интересной жены, с которыми она познакомилась в Басре. Ей стало недоставать миссис Хэмфри Боумен, жены директора по образованию, когда эта пара отбыла в Египет, Гертруда любила Аурелию, «милую маленькую итальянскую жену» мистера Тода, который работал в Багдаде на «Линч бразерс», – у них она останавливалась в 1914 году. Миссис Тод охотно занималась благотворительностью вместе с Гертрудой и устраивала вечера в пользу госпиталя. Когда ее муж уезжал по делам, женщины обедали вдвоем, и Гертруда писала домой, что рада присутствию Аурелии в Багдаде, поскольку она настоящий друг. Еще была мисс Джонс, во время войны – экономка госпиталя в Басре, сейчас заведующая гражданской больницей в Багдаде; как бы редко ни встречались эти занятые женщины, они стали близкими подругами. Когда чуть позже мисс Джонс умерла, Гертруда вспоминала ее доброту в доме отдыха для офицеров, куда ее положили с желтухой. Она шла за британским флагом, покрывавшим гроб подруги на военных похоронах, и, слушая «Сигнал отбоя», надеялась, что, когда наступит день и люди пойдут за ее собственным гробом, их мысли о ней будут похожи на ее мысли о мисс Джонс.
35
Не без труда (фр.).
Визит Хью совпал с критическими для Ирака событиями. Когда он был у Гертруды, в апреле 1920 года, она трезво и провидчески писала Флоренс:
«Я думаю, мы на грани весьма заметной арабской националистической демонстрации, которой я вполне сочувствую. Тем не менее она вынудит нас действовать, и нам придется посмотреть, удержим ли мы ситуацию настолько, чтобы продолжать то, что делаем. И я твердо уверена в том, что если мы бросим эту страну собакам… то нам придется пересматривать всю нашу позицию в Азии. Если уйдет Месопотамия, неизбежно уйдет и Персия, потом Индия. А место, которое мы оставим, займут семь дьяволов куда худших, чем любые существовавшие до нашего прихода».