Королева в раковине
Шрифт:
Нацистская Германия празднует. И в душе Наоми пробуждается с новой силой любовь и тоска по Палестине. Болезни, голод, холод, хамсины, страдания — всё поглощается тоской по стране Израиля. Какими незначительными кажутся трудности жизни в Израиле, по сравнению со страхом, который охватывает ее здесь, на центральных улицах Берлина.
Она, как со стороны, видит себя у Бранденбургских ворот, одного из символов Берлина. Богиня свободы над воротами символизирует в ее глазах образ деда. Он не знал никаких преград и границ, не обращал внимания на несущиеся автомобили, увлеченно рассказывая ей о своих выдающихся успехах в прошлом, в тот вечер, накануне ее отъезда в страну Израиля. Дед был первый еврей, сумевший проникнуть в сталелитейную германскую промышленность при канцлере Бисмарке. Он оставался верным клевретом
Она с трудом плелась в сторону зоопарка Тиргартен. По этому огромному парку Фрида прогуливалась с ней после сеансов кварцевого облучения в клинике доктора Вольфсона, который жил неподалеку. Тут Наоми думала отдохнуть на грубо сколоченных скамьях, под сенью многолетних широко разросшихся деревьев. Громадные буквы остановили ее: «Евреям запрещено сидеть!». Она сбежала с чувством обиды и гордости. Она — гордая израильская еврейка. Она живет в среде евреев, распрямивших спины, мужественных сердцем, умеющих постоять за себя, ведущих беспощадную войну с высохшей землей, защищающихся от врага. Беспокоясь за судьбу Лотшин, она посетила общинный дом. Там ей сказали, что Лотшин может репатриироваться в Израиль только нелегально. Еще сказали, что принадлежность сестры к ассимилированной антисионистской семье, является непреодолимым препятствием. Разрешение в первую очередь дают членам молодежных или сионистских движений или восточноевропейским евреям, которых преследуют нацисты.
В клубе ее встретил Реувен Вайс с несколько преувеличенным чувством собственного достоинства. Если бы он не был блондином не похожим на еврея, его репатриации не чинили бы никаких препятствий. Реувен — инструктор в клубе Ашомер Ацаир, и все свои силы отдает репатриации евреев в страну Израиля. Он обращается к ней стальным голосом лидера, и выражение его лица высокомерно. Но времена изменились. Он все еще в диаспоре, а Наоми, которую он считал буржуазным аутсайдером, осуществила свою мечту, став первопроходцем в Мишмар Аэмек. Конечно, она не признается ему в том, что он был прав. Ее розовые мечты рассыпались. С большим трудом она существует в коллективных рамках. С работой она справляется, но общественная жизнь входит в противоречие с ее душевной жизнью. Они вышли вдвоем из клуба. Гуляли по рабочему кварталу восточного Берлина. В детстве Реувен частенько был ее гидом, которого она слушала с трепетом неофита.
Александерплац шумел, как всегда. Поезд мчался по стальным рельсам на уровне вторых этажей, звенели трамваи, гудели клаксоны автомобилей, людские массы текли по тротуарам. Она смотрела на универмаг Тич, хозяевами которого были евреи. Фасад огромного здания покрывали — огромный портрет Гитлера в мундире, свастики, рекламные плакаты. Кружение толп и транспорта, вертящихся дверей универмага вызвали у Наоми память о прошлом. Тут она ходила с братом Гейнцем, но не за покупками. Одежды и драгоценности для детей покупались только в универмагах «Израиль» и КДВ в западном Берлине.
Скрежетали рельсы под мчащимися поездами, неслись машины с красными плакатами: «Евреи, вон!».
Германия потеряна! Реувен был погружен в свои рассказы. Он вовсе не чувствовал, как Наоми бросало то в жар, то в холод при появлении эсэсовцев в черном и штурмовиков в коричневом. Они то и дело встречались им по пути. Реувен получил прививку от нацистского окружения. Его атлетическая фигура, светлый цвет глаз и волос особенно оттеняли ее еврейскую внешность на антисемитской улице. Стук сапог, громкое пение победителей, чьи физиономии были затянуты черными ремешками касок, в мундирах с множеством значков, тут же готовых к бою, угрожающе надвигались
«Наоми, пойдем, выпьем кофе», — Реувен отвлек ее от волшебного зрелища. В кафе, до отказа забитом народом, выражение его лица стало особенно важным. Он взглянул ей в глаза и сказал: «Отношения между нами, Наоми, теперь будут иными. Сделай выводы».
Выводы? Какие выводы? Она вовсе не расположена к серьезным разговорам. Реувен — парень с золотым сердцем, но поверхностен и не умен. С ним невозможно углублять беседу. Ответы его на ее вопросы о политическом положении в Германии и германском еврействе весьма банальны. В основном, он говорил о своей деятельности в настоящем и не переставал вспоминать события детства в молодежном движении.
— Я буду актрисой театра или кино, — прервала она его, и пирожное с кремом таяло у нее во рту.
— А я буду мужем актрисы, — говорил он, глядя поверх чашки, и, как в детстве, обращался к ее блуждающему неизвестно где взгляду.
Она возвращается к местам своего детства. Вот полуподвальная квартира поварихи Эмми в квартале Вайсензее. Дед был расположен к ней и ее мужу, инвалиду Первой мировой войны. В период большой безработицы дед использовал свои связи с бизнесменами и устроил ее мужа охранником на заводе. Теперь же нацистская атмосфера овладела улицей. Социал-демократы и коммунисты прячутся. Часть из них сумела сбежать в другие страны, некоторые попали за решетку или убиты. Но большинство из них сменила кожу. Положение мужа поварихи Эмми, быть может, ответит ей на вопрос — есть ли шанс, что нацистская власть является преходящим эпизодом, как думает большинство немецких евреев. Муж Эмми изучал марксизм и немецкую историю в лучшей школе для рабочих, которую основал и руководил ею Август Бебель, ученик и друг Маркса. Бебеля высоко ценили рабочие, как известного во всем мире, идеолога социал-демократической партии. Муж Эмми — фанатичный социал-демократ. Если он придерживается и сейчас этого мировоззрения, быть может, Германия все же очнется.
У входа в квартиру Эмми пара глаз буравит лицо Наоми. Множеством портретов нацистских лидеров, которыми награждают тех, кто участвует в кампании взаимопомощи, обклеены стены. Наоми чуть не упала в обморок. Эльфи, дочь Эмми, высокая и худая блондинка стоит перед ней в форме гитлерюгенд. Эльфи простая и не очень красивая девушка, но в форме с нацистскими значками она выглядит самоуверенно и внушительно. Взгляд ее сверкает, когда она приглашает Наоми войти в дом. Наоми потрясена. Как это может быть, что девушка, которая с пяти лет воспитывалась в детском саду социал-демократов, каждый день носила красный галстук, сменила его на черный, который носит гитлеровская молодежь.
Наоми должна разобраться в этом явлении. Три года назад Эльфи провозглашала: «Мы ненавидим нацистов. Никогда не будем голосовать за Гитлера!». Теперь социал-демократы поддерживают фашизм?! Семья Эмми сидит на ящиках. Отец Эльфи объясняет, что они готовятся переезжать в Аахен. В этом городе металлургических заводов он будет работать охранником на одном из предприятий Круппа. Молниеносная мысль пронизывает Наоми. Брат Эмми, живущий в рабочем квартале в Аахене, работает охранником на одном из предприятий Круппа. Он-то и прислал письмо сестре, остерегая ее от работы в еврейском доме. Эмми оставила дом Френкелей, и домочадцы страдали от Вильгельмины.
— Наконец-то есть порядок, нет безработицы, никогда не было так хорошо рабочему человеку. Что же ты хочешь? — объясняет отец Эльфи гостье из Палестины, почему он оставил социал-демократическую партию без всякого угрызения совести, — Нет воровства, нет преступности! Посмотри на нашу прекрасную молодежь, на ее чистоту и любовь к порядку. Каждый рабочий, даже самый неквалифицированный, имеет отпуск. Гитлер действует в интересах народа.
Муж Эльфи приподнимается со стула, выпячивает грудь, тянет раненую ногу в угол комнаты, кладет руку на радиоприемник, и говорит взволнованным голосом: