Королева великого времени

Триджиани Адриана

— Но ты же хотела стать медсестрой. Неужели ничего нельзя придумать?

— Нельзя. Но я думаю, на фабрике тоже будет неплохо.

Я добираюсь до фермы усталая и грустная: мне жалко Четти. Отодвигая щеколду на воротах, я замечаю во дворе машину Алессандро. Из дома доносятся голоса. Когда открываю дверь, то слышу, как папа говорит:

— Ты должен ехать.

Я вхожу, и все смотрят на меня.

— Что случилось? — спрашиваю я.

Ассунта сидит на диване, папа — на кухонном стуле, вытянув вперед ногу в гипсе. Мама меряет шагами комнату. Алессандро прислонился

к косяку и держит в руке письмо.

— Алессандро должен ехать в Италию, — тихо говорит Ассунта. — Его отец очень болен.

— Я не поеду, — говорит Алессандро. — Ты плохо себя чувствуешь. Я должен быть рядом со своей женой.

— Если бы у меня отец заболел, я бы поехала, — говорит Ассунта. — Ты должен ехать.

— А как же ферма? — спрашивает Алессандро.

Когда я услышала, что Алессандро придется уехать, у меня упало сердце. Это невозможно! Что мы будем делать? До Италии добираться — месяц туда, месяц обратно. Даже если он побудет там совсем немного, каких-нибудь две недели, он не вернется раньше зимы. Кто же будет работать на ферме?

— Моя нога заживает не по дням, а по часам, — говорит папа, медленно вставая.

— Но она еще не зажила, — вмешивается мама.

— Селеста, — отмахивается папа. — Давай отпустим его. Мы сами справимся.

— Я буду работать на фабрике, — говорит Елена.

Я прикидываю, что вся работа на ферме, которую делала Елена, достанется мне.

–— Я могу по утрам перед школой доить коров, — предлагаю я. — А после школы буду кормить лошадей и цыплят.

— Этого мало, Нелла.

— Папа, я сделаю все, что нужно, чтобы помочь.

— Тебе тоже придется пойти работать, — грустно говорит папа.

— Но папа! — Мне становится нехорошо. — Как же школа?

— Это только на время. Через год вернешься.

— Так не бывает, папа. В школу не возвращаются.

— Возвращаются. Я поговорю с учителем.

Если папа решил, его невозможно переубедить. Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы. Выбегаю из дома, хочу спрятаться от всех. Мне надо побыть одной. Я никогда не стану учительницей. Мои мечты рухнули, и все из-за этой дурацкой фермы! Хоть бы папа ее продал! Тогда мы бы переехали в город и стали жить по-человечески, как все!

Глава пятая

Когда мы с Еленой сворачиваем на Фронт-стрит, до нас доносится гул швейных машин из открытых окон фабрики.

— Нелла!

Это Четти машет нам, стоя у ворот. Мы подбегаем к ней и все вместе входим в здание.

— Эльмира, начальница цеха, отправляет тебя в закройный цех, — сообщает мне Четти.

— А меня? — спрашивает Елена.

— Тебя в гладильный.

— Самый жаркий месяц года, а мне работать в гладильном цеху!

— Я пойду вместо тебя, Елена, — говорю я. — А ты иди в закройный.

Главный зал фабрики — огромное помещение с рядами швейных машин на низких деревянных столах. Швеи сидят на железных стульях на колесиках, позволяющих им не вставая перемещаться по залу. В воздухе висит густая серая пыль.

Женщины нажимают на педали, их ловкие руки направляют ткань под иглой,

строчка ложится на ткань, после чего нить отрывается и изделие передается следующей швее, которая притачивает другую деталь. Я глубоко вздохнула и тут же пожалела об этом. Мне в нос попадает пыль, я громко чихаю. Роюсь в карманах в поисках носового платка, и тут кто-то подает мне чистый и выглаженный красный платок.

— Спасибо, — говорю я и чихаю.

— К пыли привыкнешь, — утешает мужской голос.

Я складываю платок и протягиваю ему.

— Нет, нет, оставь себе, — смеется он.

Ему лет восемнадцать. Его темные итальянские глаза как будто видят меня насквозь. Я смотрю на его длинный и прямой барийский нос, и мне вспоминаются фотографии папиных друзей из Италии.

— Мисс Кастеллука? — Эльмира Клементс улыбается, но при этом губы у нее плотно сжаты. Ее круглое лицо, маленький рот и крошечный нос выдают в ней валлийку. На вид ей лет двадцать пять. — Ты должна быть в закройном цеху, — говорит она.

— Можно я поменяюсь со своей сестрой Еленой?

— Мы распределяем назначения по жребию. Тебе повезло — достался закройный. Ты точно хочешь поменяться? Никто не хочет работать в гладильном.

— Да, я уже решила.

Я пытаюсь выдавить из себя улыбку. По мне так: что закройный, что гладильный — все это одинаково ужасно, раз я не могу ходить в школу. И поэтому мне все равно, даже если достанется самая тяжелая работа. Я иду за мисс Клементс. В гладильном цехе оглядываю своих коллег — только мужчины.

Один из них протягивает мне фартук:

— Возьми.

Я завязываю веревочки.

— Я Фредерико, — представляется он. Этот человек гораздо старше меня, и мне неловко называть его по имени.

— Мистер Фредерико?..

— Фредерико Альбанес. Но «мистеры» тут ни к чему, мы все здесь равны.

Он улыбается.

— Если мы вместе работаем, это еще не значит, что можно забыть о вежливости, мистер Альбанес.

Продолжая улыбаться, он отводит меня на мое рабочее место. В огромном ящике лежат тюки с готовыми блузками. Я развязываю один из тюков и надеваю блузку на манекен. Мистер Альбанес дает мне трубку, из которой идет горячий пар. Показывает, как надо гладить, чтобы не прожечь ткань и чтобы блузка не отсырела. Если держать трубку под нужным углом, ткань разглаживается. Но трубку держать неудобно. Как только я беру ее в руку, пар тут же обжигает мне запястье.

— Осторожнее. Постепенно наловчишься.

Мистер Альбанес смотрит, как я разглаживаю следующую блузку.

— Быстрее, — говорит он.

Вскоре я вхожу в ритм. Постепенно привыкаю к трубке и начинаю работать быстрее. Раздается гудок — обеденный перерыв. Гул машин стихает, рабочие расходятся, побросав свои дела. Я хочу покончить с глажкой блузки.

— Не надо, — советует мистер Альбанес, — всегда пользуйся временем для отдыха.

«Как странно, — думаю я, выходя вместе с другими рабочими, — в школе занятия в сверхурочное время только поощрялись. Значит, на фабрике не так: надо делать только то, что положено, и ничего лишнего».