Королева викингов
Шрифт:
— Мои уши пока что не отказались мне служить и слышат достаточно хорошо, — прервал его Аринбьёрн. — Я стоял там и слушал, поскольку поначалу просто не мог поверить, что кто-то может вообще говорить такое, пока мог сдерживаться. Королева, если ты пожелаешь, я пойду и разыщу этих мужиков, отведу их в сторону одного за другим и выжму из них все, что они знают. Одного за другим, по отдельности, чтобы они не смогли прикрыться стеной из щитов лжи. Ты, королева, или некий человек, которого ты сама выберешь, будет присутствовать при этом. А потом решай сама, королева. — Его трясло от еле сдерживаемого гнева.
— Может быть, этого и не потребуется, —
— Лишь то, о чем я рассказал! — взвизгнул шпион. Он качался на подгибавшихся ногах, его руки дрожали, глаза лихорадочно метались в орбитах, лицо усыпали крупные капли пота, а рубаха промокла под мышками.
— Тогда придется рассказывать тебе, Аринбьёрн, — сказала Гуннхильд.
— Это дурное дело, королева, — упирался хёвдинг. — Я предпочел бы своими руками вычистить нужник.
— В этом не было ничего дурного! — завопил Киспинг. — Это было… это… это…
— Закрой свой рот, или я снова заставлю тебя грызть половицы, — пригрозил Аринбьёрн.
Киспинг съежился.
— Раз королеве так угодно… — Голос Аринбьёрна звучал глухо; старый воин не отводил взгляда от угла, в котором плясали беспокойные тени. — Клянусь перед Богом, что я никогда не повторю этой мерзости ни священнику на смертном одре, ни кому-либо другому. Только тебе. — Он шумно перевел дух. — Твой слуга говорил, что ты… что ты положила глаз на этого Торгиля и… и в каждом твоем слове, обращенном к нему, звучала похоть… — Аринбьёрн стиснул зубы. — Терпи вместе со мной, королева. А потом Эдмунд говорил о том, как… как Торгиль сказал тебе, нет, благодарю… каждому понятно, что он не хочет ничего подобного от… старой карги, сказал Эдмунд… и, когда Торгиль, стоя там, перед твоим возвышением, сказал «нет», ты… ты разъярилась и пнула его так, что он свалился с возвышения… Старая кобыла, пришедшая в охоту, лягнула ленивого жеребца, сказал Эдмунд. И они смеялись вместе с ним, эти пьяницы, свинопасы, разгребатели навоза, стригали овец. А-а-р-ргх-хх!!
— Нет, нет, нет! — Киспинг упал на колени и обхватил руками ее голени. — Это не… Только маленькая шутка, королева, только… только для того, чтобы они поняли, насколько смехотворной была вся эта ложь…
Ей захотелось пнуть его в лицо и выбить зубы. Но это было бы недостойно королевы.
— Заставь его замолчать, Аринбьёрн, — приказала она.
Хёвдинг снова пнул человечка башмаком в ребра. Вправду ли Гуннхильд услышала, как что-то сломалось? Киспинг откатился от нее и скрючился, дергаясь и стеная, на полу. Пламя в очаге плясало и насмешливо потрескивало.
— Убери его отсюда, Аринбьёрн, — сказала Гуннхильд. — Прикончи его. Повесь его.
Хёвдинг выпрямился, расправив широкие плечи. Она знала, что скрывалось за долгим взглядом, которым он смерил ее. О, он все понял. Или нет? Мог ли хоть один мужчина понять вспышку любви и страстного желания — ради последней короткой украденной весны — или же то, какой болезненный удар нанесла ей внезапная вспышка презрения, которую красивый молодой человек не сумел до конца скрыть?
Да, она должна была принять это спокойно и бесстрастно. Она должна была уже знать в глубине своего существа, что время победило ее. Христианин это понял бы, и финн тоже. Но даже застигнутая врасплох, тяжело уязвленная, дочь Эзура Сивобородого и внучка ярла Рёгнвальда наносила ответные удары. Теперь ей предстояло напрочь изжить все это.
Киспинг
— Я всегда хранил твои тайны, королева. Я не хочу ничего говорить ни о колдовской стреле, ни о черепе мертвеца, ни о чем другом, но…
— Уйми его, — бросила Гуннхильд.
Аринбьёрн стремительно выбросил вперед кулак. Костлявая фигура отлетела назад и обрушилась бесформенной кучей. Действительно ли челюсть у Киспинга теперь торчала под неестественным углом? Изо рта сбегала струйка крови.
— Сделай, как я сказала тебе, — приказала она. — Потом возвращайся сюда. Ты будешь хорошо вознагражден.
— В этом нет нужды, королева, — пробормотал Аринбьёрн. — Да, я приду, раз ты того хочешь, но это… это всего лишь моя обязанность.
Она слышала в его тоне, насколько старому воину не нравилось все это дело. Он дал присягу Эйрику Кровавой Секире, а позднее Харальду Серой Шкуре; через них он был связан присягой и с ней, и это было все.
— Где его похоронить? — спросил он.
— Не знаю. Где-нибудь, где в этих местах хоронят всяких злодеев. А теперь я хочу немного побыть одна.
Гуннхильд долго сидела в одиночестве. Она ходила в церковь уже после того, как в зале закончилась большая трапеза. Людям она сказала, что решила поститься. Хотя в окно вползала темнота, она не чувствовала ни малейшего голода.
Значит, Киспинг перевернулся в ее руке и порезал ее. Она могла бы предвидеть это. Она выбрала его, потому что она сочла его полезным. А потом дала ему возможность немного больше размышлять в промежутках между поручениями, чем позволяла любому другому орудию. Это, возможно, было ошибкой. Когда же она запретила ему исповедоваться, это разожгло его ненависть или просто раздуло давно тлевшее пламя злобы. Как удачно, что Аринбьёрн поймал его так вовремя, когда он только-только начал порочить ее. А вот она сама все же не уловила его двуличности, готовности к измене и, да, злорадства.
Что ж, раз она больше не могла доверять ему, то должна была покончить с ним. А еще ей надо будет приказать человеку, которого она крепче держит в руках, чтобы он нашел то, что Киспинг успел скопить, и принес ей.
Но все эти мелкие неприятности заслоняла фигура ярла Хокона. А может быть, он и стоял за ними? За эту осень и зиму она вместе с оставшимися у нее сыновьями — Харальдом, Рагнфрёдом, Эрлингом, Гудрёдом — найдет способ избавиться от него навсегда.
XII
Как только началось лето, короли отправились на войну. Эрлинг остался в Викине, а Рагнфрёд в Хардангере. Хордаланд несколько подуспокоился, но необходимо было, чтобы запад и юг находились в безопасности. Харальд Серая Шкура и Гудрёд собрали людей в восточных областях и двинулись на север, в Траандло.
Когда ярл Хокон узнал, какая огромная сила снова движется против него, он поступил не так, как в прошлый раз. Если он и собирал бондов в ополчение, то, согласно закону, должен был распустить их вплоть до сбора урожая. Однако он был уверен, что война не протянется столько времени и его враги разорят засеянные нивы. Кораблей и воинов, которых он вооружил, было немало, но все эти люди могли и должны были оставаться с ним за морем, пока он, так или иначе, не подготовит себе путь для возвращения.