Королева викингов
Шрифт:
Так оно и вышло. На Рождество, когда Эрлинг пировал с присягнувшими ему ярлами областей, лежавших в глубине страны, войско, собравшееся со всего Траандло, смело его стражу и ворвалось в дом, подобно тому, как в бурный день прилив врывается в каменистую бухту. Много бондов были убито, но дружинников полегло больше, а вместе с ними погиб и король.
В эти скудные годы народу удавалось мало чего сберечь для того, чтобы принести в жертву богам. И потому мятежники повесили тех своих врагов, которых им удалось захватить живьем, а костры, зажженные в честь богов, ярко пылали. Таким было жертвоприношение
Эта новость прилетела на юг, к Гуннхильд, быстрее, чем могли бы ее донести лошадиные копыта или корабельный киль. Она пробудилась глубокой ночью от крика. Потом долго лежала без сна. Но не плакала. Пока еще не плакала. А возможно, и никогда больше не заплачет. Возможно, все слезы, что имелись у нее, уже были истрачены.
Утром она велела позвать к ней Харальда Серую Шкуру. Одного.
— Эрлинг мертв, — сказала она сыну, когда тот закрыл за собой дверь.
Он уставился на нее.
— Что? Откуда ты знаешь?
— Из сна.
Он нахмурился.
— Тебе приснился кошмар?
— Да, но этот был правдив.
Король перекрестился.
— Мать, тебе известны вещи, которые… — он осекся. — И что же ты увидела во сне?
— Толпа разъяренных крестьян, слишком большая для того, чтобы можно было от нее отбиться. Он умер, как твой отец, побежденный, но не сломленный. Они выкрикивали имя ярла Хокона. А кто другой мог подбить их на это?
Харальд прищурился.
— Мы должны подождать настоящего известия, — медленно сказал он. — И даже не одного. А пока что будем надеяться, что твой сон был обманным.
— Он не был обманным, — возразила Гуннхильд. — Я говорю тебе об этом сегодня, чтобы то известие, о котором ты говоришь, не обрушилось на тебя, как волна прибоя. Мы должны сейчас женачать думать о том, что делать.
— Конечно, заупокойные службы… — Харальд перевел дыхание. — Вместе со службами по Сигурду.
Да, думала Гуннхильд, Эрлинг ушел той же самой дорогой, по которой перед ним отправился Гутхорм, а перед тем Гамли, а самым первым — так давно — юный Рёгнвальд. Эрлинг был самым холодным, самым неумолимым среди них, менее всех открытым для нее и кого-либо другого. Все же некогда он тоже лежал маленький и теплый и — о да, — мокрый и плачущий у нее на руках; а потом начал ковылять рядом с матерью, потом бегать и прыгать, скакать верхом с умопомрачительной быстротой, плавать под жестокими ветрами по белогривым волнам. Он достиг возраста мужчины у нее на глазах. Он стал самым истовым христианином из всех, и порой она задумывалась, не будет ли он именно тем, кто в конце концов получит жену из могучего королевского рода, например датского, или шведского, или немецкого, или английского, и породит короля, которому суждено будет сплотить Норвегию.
Будет лучше, если она не станет молиться за него, как она молилась за Сигурда. К тому же она не могла тратить слишком много времени на траур по убитым. Бог упокоит их души. Ей оставлены три сына.
— Мы должны приготовиться к любому следующему шагу Хокона, — сказала она.
Но каким он может оказаться, этот шаг?
XIV
Зимой в Дании обычно мало снега, зато погода очень пасмурная и часто
— Я не стал бы утверждать, что король данов, откажет тебе в твоем неотъемлемом праве, — ответил Хокон. — Но ты сможешь узнать больше, если сам поговоришь с королем. Ты не сможешь получить королевской власти, если не потребуешь ее.
Харальд Золотой ушел, горя нетерпением. Хокон откинулся на подушки и усмехнулся.
Харальд Золотой не стал долго ждать и вскоре задал этот вопрос королю Харальду в присутствии многих знатных людей. Харальд Золотой смело сказал, что королю следует отдать ему половину королевства, так как он сын отца, которому это королевство должно было принадлежать целиком.
Король Харальд пришел в ярость. Он кричал, что никто не посмел бы предложить его отцу королю Горму быть королем Дании лишь наполовину, как и его деду Хёрда Кнуту, или его предку Сигурду Змей-в-Глазу, или Рагнару Волосатые Штаны! Харальд Синезубый так разбушевался, что тем вечером никто не осмелился заговорить с ним. Харальд Золотой быстро ушел, хотя и с высоко поднятой головой.
Его положение оказалось хуже, чем когда бы то ни было: королевской власти у него было не больше, чем прежде, зато он навлек на себя нешуточный королевский гнев. На следующий день он вновь пришел к своему другу ярлу Хокону и попросил дать хороший совет, если, конечно, у того такой найдется. Он был полон решимости стать королем, даже если ему придется захватить трон силой оружия.
Хокон предупредил его, чтобы он не говорил таких слов никому другому, дабы те не могли разнести их дальше.
— Это вопрос жизни и смерти, и ты должен все тщательно взвесить, чтобы понять, на что способен. Для такого великого дела требуется человек, который был бы одновременно и доблестным, и упорным, кто не думал бы ни о добре, ни о зле, когда дело дойдет до осуществления его планов. Но тот пожнет одно только бесславие, кто наметит себе большую цель, а затем позволит ей ускользнуть из рук.
— Я не остановлюсь перед тем, чтобы собственноручно убить короля, если смогу добраться до него, раз он отказывает мне в том, что является моим неоспоримым правом, — прорычал Харальд Золотой. С этими словами он вскочил и выбежал из комнаты.
Прошло немного времени, и к ярлу, чтобы посоветоваться, явился сам король Харальд. Он рассказал Хокону, что потребовал от него Харальд Золотой и как он отнесся к этому. Ни за какую цену не согласится он уменьшить свое королевство.
— И, — тут он понизил голос, — если Харальд Золотой будет настаивать на своем, то я без долгих колебаний убью его. Ведь не могу же я ему доверять, когда он ходит вокруг с такими мыслями в голове.