Королева
Шрифт:
В середине 1950-х образ Елизаветы II складывался у народа, в первую очередь, по двум самым известным ее портретам. Увековечивая поездку по странам Содружества, австралийский художник Уильям Дарги писал портрет королевы в течение семи сеансов (101), проходивших в конце 1954 года в Желтой гостиной на втором этаже Букингемского дворца. Дарги ее величество показалась довольно общительной, он восхищался ее “идеальной осанкой, умением ни на миг не опускать плечи” (102), однако отмечал, что “рот королевы очень сложно передать на холсте”. Образ получился одновременно величественный и земной – “милый и располагающий” (103), как отозвалась о нем королева. Портрет заказывали для здания австралийского парламента в Канберре, однако Елизавете II он так понравился, что она попросила художника написать копию для своих апартаментов во дворце. Кроме этой работы (104), в личной коллекции королевы имеется лишь один ее портрет – парадный в коронационном платье, кисти сэра Джеймса Ганна, который висит в Виндзорском замке.
С октября 1954 по февраль 1955 года Елизавета II позировала в течение шестнадцати сеансов для Пьетро Аннигони. Сорокачетырехлетний флорентиец был коренастым (около метра пятидесяти ростом), довольно грузным, с цепкими карими глазами и большими крестьянскими руками. По-английски он говорил плохо, поэтому общались только на французском. Художнику Елизавета II показалась “доброй, естественной и совершенно не заносчивой” (105); его тронула непринужденность, с которой она упоминала в разговоре своих родных – без титулов, просто “мама”, “муж”, “сестра”. Ее детские воспоминания, то, как она “смотрела на прохожих и машины за окном на Мэлл” (106), подали ему мысль изобразить ее “далекой и отстраненной”, несмотря “на любовь миллионов людей, которые были ей дороги” (107).
В результате появился потрясающий воображение портрет в три четверти, на котором Елизавета II изображена без короны, с непокрытой головой, в просторной темно-синей мантии ордена Подвязки на фоне
В преддверии тридцатилетнего юбилея в 1956 году Елизавета II по-прежнему купалась в народной любви, тогда как премьер-министр столкнулся с чередой кризисов. Всего месяц спустя после вступления в должность, в мае 1955 года, он провел выборы, на которых с большим отрывом победили тори. Однако страну лихорадило от лейбористских протестов – в июне пришлось даже отменить парад на день рождения королевы в связи с чрезвычайным положением, которое объявил Иден в ответ на забастовку железнодорожников. Черчилль в свое время никак не пытался замедлить рост государства всеобщего благоденствия, созданного лейбористским правительством после войны, и теперь расходы били по экономике.
Королева предприняла несколько решительных шагов, сокращая традиционную дистанцию между монархом и подданными. Во время февральской поездки в Нигерию она посетила лепрозорий (111) в Оджи-Ривер – в те годы больные проказой считались неприкасаемыми. “Мы наблюдаем воплощенное милосердие и сострадание, – писала британская журналистка Барбара Уорд, – в лице молодой королевы, которая пожимает руки излечившимся от проказы нигерийцам, переубеждая тем самым жителей местной деревни, не верящих в излечение” (112). Этот жест наделал не меньше шума, чем рукопожатие принцессы Дианы с больными СПИДом в 1987 году, когда в массах силен был страх заразиться через прикосновение.
11 мая 1956 года (113) королева начала устраивать неофициальные званые обеды в Букингемском дворце для выдающихся личностей, отличившихся в той или иной области – медицине, спорте, литературе, искусстве, религии, образовании и бизнесе. Эти обеды устраиваются по сей день. Идею подал принц Филипп, считавший, что ежемесячные встречи с небольшой группой светил помогут королеве наладить связи с внешним миром. Дополнительная сложность в том, что гости не имеют почти ничего общего друг с другом (114), и некоторые в таком непривычном окружении сильно теряются. Елизавета II, появление которой неизменно предваряет стая корги и особой помеси корги с таксой под названием “дорги”, обычно общается со всеми за коктейлем, а затем переходит к более продолжительным беседам за овальным столом в Гостиной 1844 года или в Китайской столовой.
Как и на больших приемах, не обходится без мелких оплошностей. Как-то раз одна из корги сделала лужу (115) на ковре, и королеве пришлось подать знак дворцовому эконому, вице-адмиралу сэру Питеру Эшмору, который, опустившись на колени, принялся промокать пятно старинным пресс-папье с ближайшего стола – гости делали вид, что ничего не замечают.
Весной того же года Елизавете II выпала возможность отточить свои дипломатические навыки на новоиспеченных главах Советского Союза – генеральном секретаре Никите Сергеевиче Хрущеве и председателе Совета министров Николае Булганине. Эти два суровых противника по холодной войне прибыли в Британию с государственным визитом вовсе не в качестве гостей королевы. Однако они горели желанием с ней познакомиться, поэтому получили приглашение в Виндзорский замок. Проведя встречу с Иденом, они выехали из Лондона, “щеголяя новыми черными костюмами, чистыми сорочками и разными галстуками” (116).
Королева покорила советских лидеров непринужденностью. “Одета она была очень просто, в светлом платье неяркой расцветки, – писал Хрущев в своих мемуарах. – В Москве на улице Горького можно встретить летом молодую женщину в таком же одеянии” (117).
Показав гостям дворец, Елизавета II угостила их чаем в стаканах с подстаканниками по русскому обычаю. Филипп расспрашивал гостей о Ленинграде, а Елизавета поинтересовалась самолетом ТУ-104, который видела, когда он шел над замком на посадку в лондонский аэропорт. Хрущева поразил ее голос – “мягкий, спокойный, не претендующий ни на что особенное. Она не проявила никакой королевской чопорности. <…> Елизавета II – обычная женщина, жена своего мужа и мать своих детей. Такой она представилась нам, и такое у нас осталось впечатление”. На обратном пути в “Кларидж” советские гости с жаром спорили, кому досталось больше внимания: “Королева сказала мне…” – “Нет, это она мне сказала!” (118)После безмятежной весны и начала лета грянул Суэцкий кризис, развивавшийся с середины июля до конца года. Началось с того, что президент Египта Гамаль Абдель Насер национализировал Суэцкий канал, который до тех пор через Компанию Суэцкого канала контролировали Британия и Франция. Этот судоходный путь длиной в сто двадцать миль, соединяющий Средиземное и Красное море, долгое время служил стратегическим каналом для британского военного флота, однако обретал все большее значение для транспортировки нефти в Европу. Насер пытался освободить регион от британского влияния и, прежде всего, тесной связи с королевствами Ирак и Иордания, чтобы самому занять главенствующее положение в арабском мире. Иден считал Насера (четырьмя годами ранее свергнувшего египетского короля Фарука) опасным диктатором, которого необходимо остановить.
В последующие несколько месяцев Британия открыто рассматривала разные дипломатические возможности международного контроля над каналом, тайно планируя в то же время военные действия против Египта совместно с Францией и Израилем. По этому плану Израиль должен был 29 октября 1956 года вторгнуться в Египет через Синайский полуостров, чтобы оправдать дальнейшее вмешательство британских и французских войск под предлогом урегулирования военного конфликта. Вся эта слабо продуманная операция была лишь уловкой, обеспечивающей Британии и Франции возможность вернуть канал силой.
После недели военных действий войска были введены. Однако Иден жестоко просчитался, исключив из расклада Соединенные Штаты и тем самым прогневив Дуайта Эйзенхауэра, который выстраивал “особые отношения” с британским правительством. Недавно избранный американский президент порицал суэцкую авантюру не только за дестабилизацию обстановки на Ближнем Востоке, но и из опасения, что за Египет вступится Советский Союз и развяжет более масштабную войну. Соединенные Штаты вместе с другими государствами– участниками ООН, среди которых было много союзников Британии по Содружеству, выразили неодобрение по поводу суэцкой операции и потребовали прекращения огня. Кризис вызвал падение фунта – в результате опустошения миллионных счетов в фунтах стерлингов, особенно в Соединенных Штатах, – и тем самым подарил Эйзенхауэру еще один рычаг давления в виде отказа обеспечивать международные займы Британии до вывода захватнических войск. В полночь 6 ноября вступило в силу соглашение ООН о прекращении огня, а к концу декабря французские и британские войска завершили позорное отступление.
Среди ежедневной правительственной документации, которую читала королева, были и планы Министерства иностранных дел, касающиеся суэцкой кампании. “От нее ничто не скрывалось. Она знала о секретных соглашениях заранее” (119), – утверждает один из придворных советников. По мнению Идена, “она прекрасно понимала, чем мы занимаемся” (120). На пару недель, предшествующих вводу войск, выпало две встречи с премьер-министром, у которого уже едва выдерживали нервы от напряжения. Он начал принимать бензедрин (121), лишь усугубивший бессонницу и перепады настроения. Мартин Чартерис позже называл его “нервным” и “дерганым” (122) – по его словам, премьер-министр едва мог усидеть на месте во время визитов в Букингемский дворец. “Королева, наверное, думала, что Иден помешался” (123), – вспоминает Чартерис.
Если не считать сомнений со стороны отдельных министров, кабинет Идена поддержал суэцкую операцию почти единогласно. Майкл Адин встал на сторону премьера, однако личные секретари ее величества Мартин Чартерис и Эдвард Форд решительно высказались против. Елизавета II, возможно, задала свой излюбленный вопрос: “Вы уверены, что поступаете правильно?” (124) Два десятилетия спустя Иден сообщил биографу Роберту Лейси лишь то, что королева не выразила неодобрения, “но и просуэцкой ее позицию я бы не назвал” (125). Елизавета II по-прежнему придерживалась сугубо нейтральных взглядов в соответствии со своей конституционной ролью. “Я не думаю, что она выступала за, – вспоминает Гай Чартерис. – Это у Мартина сложилось такое впечатление, поскольку сам он высказывался категорически против” (126).
Разбитый физически и душевно – “до бессвязности в речи” (127), по одному из свидетельств, – Иден вылетел в середине ноября на Ямайку отдыхать и поправляться в “Голденае”, доме Яна Флеминга, оставив своим заместителем Р. А. “Рэба” Батлера. Черчилль, критиковавший Идена (128) за несогласованность действий с Эйзенхауэром, отправил тому письмо на правах давней дружбы, подчеркивая, что обеим странам пора перестать возмущаться по поводу решений Идена и объединить силы против Советского Союза. В своем ответе от 23 ноября Эйзенхауэр соглашался, что “настоящий враг” (129) – это Советы и что США и Британия должны “преследовать на Ближнем Востоке легальные цели”.
Черчилль переслал письмо Эйзенхауэра королеве. “Крайне интересно узнать его видение ситуации – надеюсь, это означает, что на смену нынешним разногласиям между
Саму королеву никто ни в чем не обвинял, однако суэцкий позор бросил тень и на нее как на монарха. Больше всего пострадал сам Иден. Так и не восстановив здоровье, 9 января 1957-го он решил подать в отставку на пороге своего шестидесятилетия, пробыв в должности всего год. Королева похвалила его “неоценимое руководство” (131) страной “во времена потрясений”, а Иден выразил ей благодарность за “мудрую и беспристрастную реакцию на события” (132). Однако его репутация как государственного деятеля была погублена безвозвратно.
И снова перед Елизаветой II встала задача выбрать лидера партии, однако на этот раз она попала в ловушку политических махинаций, впервые за все время дав повод усомниться в своем умении держать нейтралитет. Если у лейбористов лидер выбирается голосованием, то консерваторы, придерживающиеся более элитистских взглядов, предпочитают менее прозрачную процедуру частных совещаний, которая называется “выдвижением”. Ведущими кандидатами выступали шестидесятидвухлетний министр финансов Гарольд Макмиллан и пятидесятичетырехлетний Рэб Батлер, председатель палаты общин, замещавший премьер-министра и претендовавший теперь на повышение.
Было бы вполне логично вознаградить Батлера за десятилетия службы на руководящем посту. Кроме того, он выступал против суэцкой кампании, в отличие от Макмиллана, который входил в число организаторов, хотя и пытался дистанцироваться теперь от позорного фиаско. Иден, официально не имевший права голоса в выборе преемника, сообщил королеве, что предпочел бы Батлера.
Уходящий в отставку премьер-министр предлагал королеве опираться в своем решении на корифеев партии – шестидесятитрехлетнего лорда Солсбери и пятидесятишестилетнего Дэвида Максвелл-Файфа, виконта Килмурского, исполнявшего обязанности лорда-канцлера, одной из высших парламентских должностей. Вместе они опросили кабинет, а также нескольких бывших министров и лидера “заднескамеечников” – рядовых членов парламента. Солсбери доложил королеве, что по опросам с большим отрывом лидирует Макмиллан. Свою лепту внес и Черчилль, посоветовав “выбирать того, кто старше” (133).
Однако когда 10 января Елизавета II вызвала Макмиллана во дворец и поручила ему сформировать правительство, для партийных низов это оказалось полной неожиданностью, поскольку многие выступали за Батлера. Вместо того чтобы принять взвешенное решение, Елизавета II, судя по всему, положилась на парочку закоснелых аристократов, не видящих дальше своего носа. По совести говоря, королева всего лишь следовала правилам Консервативной партии. Сделай она независимый выбор – что, учитывая ее обычную осторожность, маловероятно, – ее обвинили бы в превышении полномочий. Тем не менее даже при таком раскладе она показала себя малосведущей особой, стремящейся угодить клике избранных. Радужные надежды на “Елизаветинскую эпоху” постепенно меркли под холодным дождем критики.“Ух ты!” – воскликнула королева, увидев с военного парома сияющие очертания Нижнего Манхэттена. Он напомнил ей “россыпь драгоценных камней”.
Королевская чета приближается к Нью-Йорку на пароме. Октябрь 1957 года. Associated Press
Глава шестая Выход на телеэкраны
В напряженные дни суэцкого конфликта и смены партийного руководства королеве отчаянно не хватало мнения одного человека – принца Филиппа. Именно тогда его моральная поддержка пришлась бы как нельзя кстати. Однако 15 октября тридцатипятилетний герцог, с подачи самой супруги, отправился в четырехмесячный сольный вояж по странам Содружества на яхте “Британия”, которой предстояло покрыть почти сорок тысяч миль.
Изначально его путь лежал в Мельбурн на открытие Олимпийских игр 1956 года, и, как высказался Филипп впоследствии, “было бы гораздо проще слетать туда и обратно на самолете” (1). Однако они с королевой решили расширить маршрут путешествия, включив побольше остановок в Австралии, а также высадки в Новой Зеландии, Кении, Гамбии и ряде таких “отдаленных, но преданных участниц Содружества” (2), как Папуа – Новая Гвинея, Сейшелы, Цейлон и Малайя. Кроме того, перед Филиппом стояла задача посетить Фолкленды в Южной Атлантике и британские базы в Антарктиде.
Сам Филипп называет себя “моряком по специальности” (3), гордясь “принадлежностью к редкому в нашем мире великому братству – морскому” (4). Поэтому осенью 1956 года он с радостью предвкушал возвращение в дружескую атмосферу офицерской кают-компании, только более роскошную, чем в период его морской службы, – с торжественными ужинами за столом на двадцать персон с серебром и хрусталем под лучшие винтажные вина из яхтенного винного погреба.
Кроме того, поездка давала возможность отдохнуть от строгостей придворной жизни и косых взглядов сановников. В отличие от мужчин своего поколения и социального класса он подчинялся жене и был от нее зависим. Только в отрыве от нее он получал полномочия, которые у его сверстников имелись по умолчанию. Увлеченный романтикой первопроходцев (5), он позвал в плавание знаменитого ветерана антарктических экспедиций сэра Раймонда Пристли; еще он отрастил аккуратные усы и бороду, которые на флоте называли “полный комплект” (6), и брал уроки живописи у частного преподавателя, норфолкского художника Эдварда Сигоу, учившего его с начала года. Из ностальгических чувств (7) Филипп подписывал свои работы греческой буквой фи – кружком, разделенным вертикальной чертой.
Дома в Британии критики уже начали называть затянувшееся путешествие “блажью Филиппа” (8) – не прошло незамеченным отсутствие герцога во время неудачного вторжения на Ближний Восток, не говоря уже о пропущенной девятой годовщине бракосочетания (несмотря на присланные королеве белые розы (9) и фото двух обнимающихся игуан) и Рождестве, на которое он выступил с коротким радиосообщением откуда-то между Новой Зеландией и мысом Горн, призывая граждан Содружества “служить другим, но не себе” (10).
К пятому году царствования супруги Филипп уже очертил себе круг занятий и интересов, который в дальнейшем собирался расширять. “Он из тех, кому среди множества дверей интереснее всего закрытая, – утверждает придворный советник. – Ему нужно знать, что происходит. Такой у него характер” (11).
Еще со времен морской службы Филипп увлекался наукой и техникой, часто говоря о необходимости повышать качество образования в этих областях. Однако с той же настойчивостью он выступал за развитие “цельной натуры” (12), за развитие не только ума, но и характера. Он был убежден в существовании тесной взаимосвязи между душевным, моральным и физическим здоровьем, требовал создать молодежи условия для занятия физкультурой, чтобы, как он выражался, “не плодить хиляков” (13). Филипп стоял у истоков “Outward Bound” – сети школ выживания, созданной основателем Гордонстоуна Куртом Ханом для развития командных навыков и закалки характера путем преодоления суровых физических испытаний. В 1956 году Филипп учредил международную Награду герцога Эдинбургского для молодежи и подростков за участие в общественно полезной работе и физкультурно-спортивные достижения.
Под конец путешествия давнему другу и преданному личному секретарю Филиппа Майку Паркеру неожиданно пришлось вернуться в Лондон, поскольку его жена Айлин подала на развод, обвиняя супруга в измене. Новость выплеснулась на страницы британских таблоидов, и Флит-стрит, перекинув ассоциативный мостик от Паркера к Филиппу, пропадающему в многомесячном вояже, не преминула заодно усомниться в стабильности королевского брака. В прессе муссировались посещения герцогом холостяцкого “Четверг-клуба” в Сохо, участниками которого, кроме Паркера, состояли также актеры Дэвид Нивен и Питер Устинов. В самом клубе ничего предосудительного не происходило – выпивка, сигареты, пикантные истории – однако, по слухам, один из участников, светский фотограф Стерлинг Генри Наум, больше известный как Барон, предоставлял свою квартиру для встреч герцога с неизвестной “девицей легкого поведения”, которые “расшатывали” его брак.
Филиппа, как записного красавца и ценителя женских прелестей, сводили в сплетнях с такими актрисами и светскими львицами, как Пэт Кирквуд, Элен Корде и Кэти Бойл, – однако все они соглашались признать лишь дружбу или мимолетное знакомство. История с “девицей легкого поведения” (14) тоже не имела под собой никаких оснований, и Филипп был “до глубины души уязвлен и взбешен” (15) подобными подозрениями. Королева пошла на непривычные меры, поручив своему сдержанному на язык пресс-секретарю коммандеру Ричарду Колвиллу выступить с открытым опровержением. “Никакого разлада между королевой и герцогом нет” (16), – заявил Колвилл. На этом все и завершилось, хотя каждый раз, стоило Филиппу потанцевать или завязать оживленную беседу с хорошенькой женщиной, слухи тут же вспыхивали снова.
Паркер ушел в отставку, чтобы успокоить общественность, пока его дело рассматривалось в суде. Елизавета II и Филипп воссоединились 16 февраля 1957 года в Португалии, и королева с присущим ей юмором воспользовалась моментом, чтобы развеять все сомнения в стабильности их брака. Когда загорелый и свежевыбритый консорт поднялся на борт королевского самолета, супруга с домочадцами встретили его в фальшивых бородах. Королевская чета провела два дня наедине, прежде чем вернуться к своим общественным обязанностям во время трехдневного официального визита в Португалию. Отчитываясь 26 февраля за торжественным обедом в Лондоне о путешествии, герцог не забыл упомянуть, что прежде четырехмесячная разлука с домом пролетела бы для него незаметно, а теперь “по вполне очевидной причине” (17) в виде жены и детей долговременное отсутствие “дается гораздо тяжелее”. Однако он готов на “некоторые личные жертвы”, если это “хотя бы чуть-чуть” пойдет на пользу Содружеству.