Королева
Шрифт:
Несколько месяцев спустя, во время отложенного ранее государственного визита в Гану, Елизавета II неожиданно продемонстрировала характер. Сразу после обретения независимости от Британии в 1957 году президент Кваме Нкрума показал себя просвещенным руководителем, блюстителем западных политических и деловых интересов и приверженцем многорасовости. Его жена-египтянка (37) была из христиан-коптов, среди верховных сотрудников его администрации имелись англичане – в частности, капитан армии в качестве секретаря и женщина, работавшая у него ассистенткой и переписчицей.
Однако за два года, прошедших с отложенного визита королевы, Нкрума превратился в диктатора, который вверг страну в “тиранию и коррупцию” (38) (по отзыву Черчилля), отправляя за решетку без суда и следствия сотни участников оппозиции, высылая британских чиновников и советников, выступая против Британии в своих речах. Настораживало также, что, побывав в сентябре 1961 года с визитом в Москве, Нкрума начал склоняться к альянсу с Советским Союзом и возможному выходу из Содружества.
Несмотря на ощутимо накаляющуюся в свете демонстраций, рабочих волнений и угроз в адрес Нкрумы обстановку, Макмиллан посоветовал королеве не отменять планирующийся на середину ноября приезд. В то же время он подстрекал Кеннеди расстроить планы Советского Союза насчет Ганы предложением
Саму Елизавету II до глубины души раздражало давление со стороны “малодушных депутатов и прессы” (41). “Как я буду выглядеть, если испугаюсь и пойду на попятную, а Хрущев потом приедет и получит в Гане теплый прием?” (42) Она не изменила точку зрения даже после взрывов в Аккре, прогремевших за пять дней до ее визита.
Она покорила Нкруму, с которым ее фотографировали танцующей на торжественном балу, и очаровала ганскую прессу, назвавшую ее “величайшим в мире социалистическим монархом” (43). Народ Ганы “полюбил ее всем сердцем – буквально голову потерял, – заявила диктор BBC Одри Рассел. – Она сидела в кабриолете рядом с Нкрумой <…> совершенно невозмутимая. Само спокойствие. Высоко поднятая голова, никаких лишних улыбок – все как надо” (44). Впоследствии Елизавета II поразительно метко охарактеризовала Нкруму в письме к своему другу Генри Порчестеру, удивляясь, “насколько запутанны его представления об остальном мире и насколько наивны и тщеславны личные и государственные амбиции”, ужасаясь “его недальновидности” и неспособности “заглянуть чуть дальше отмеренного ему жизненного срока” (45).
После возвращения Елизаветы II в Лондон в конце ноября Макмиллан позвонил Кеннеди и заявил: “Я рисковал своей королевой. Теперь вы должны рискнуть своими деньгами!” (46) Кеннеди согласился ответить “храбростью на храбрость” (47), и менее чем через две недели объявил о решении США финансировать строительство гидроэлектростанции Акосомбо. Опасения насчет выхода Ганы из Содружества поутихли.
С Джеком Кеннеди королеве больше встретиться не довелось, хотя Джеки и Ли были в Лондоне проездом в марте 1962 года, возвращаясь в Штаты из Индии и Пакистана. На этот раз Елизавета II устроила для сестер-американок (48) торжественный обед в Букингемском дворце с Макмилланами, Эндрю Девонширом (11-м герцогом), Майклом Адином, дворцовым экономом Патриком Планкетом и другими гостями. В отличие от предыдущего визита первая леди и королева прониклись друг к другу симпатией. “Было очень приятно увидеться с миссис Кеннеди, – писала Елизавета II Джеку. – Надеюсь, ее пакистанский подарок [гнедой мерин по кличке Сардар, полученный от президента Мухаммеда Айюб Хана] окажется хорошим – передайте ей, пожалуйста, что мой пакистанец совсем распоясался, скача с детскими пони на праздниках, надеюсь, ее конь окажется спокойнее!” (49)
Весной принцу Чарльзу, окончившему Чим, настала пора переходить на следующую школьную ступень. В апреле пятнадцатилетнего подростка перевели в Гордонстоун. Филипп еще больше уверился в мысли, что строгий уклад его альма-матер поможет робкому, погруженному в себя сыну закалить характер и сделает его более стойким. Он считал, что мальчик должен “понять, из какого теста он сделан; обрести себя или хотя бы в общих чертах определить свои способности” (50). Юноша, преодолевший себя, “отличается от других, у него глаза горят”, – считал Филипп. Причина этих отличий – осознание, что “он справился”, что “страшно лишь поначалу, а теперь он знает, что себе можно доверять и не пасовать перед трудностями”.
Однако, как и в случае с Чимом, Филипп принимал желаемое за действительное, перенося на сына собственный удачный опыт обучения в Гордонстоуне, и ни Елизавета II, ни ее мать не могли его разубедить. Королева-мать ратовала за Итон как за облегченный вариант с привычной для Чарльза аристократической средой. Но Филиппа не устраивала его близость к Виндзорскому замку и Лондону с вездесущими репортерами желтой прессы. Кроме того, как модернизатор он видел несомненные преимущества погружения сына в более эгалитарную и разнообразную среду, чем итонская с ее укоренившимися аристократическими традициями.
Чарльз отбыл пятилетний “тюремный срок” (51), как он называл его впоследствии, в Северо-Восточной Шотландии, где условия оказались еще суровее, чем в Чиме. К шортам в холод, утренним пробежкам, холодному душу и открытым в любую погоду окнам добавились постоянные невыносимые издевательства. Чарльз писал родителям, что “здесь просто ад, особенно по ночам” (52), когда соседи по спальне закидывают его тапками и подушками или “налетают на меня с разбега и бьют что есть силы”. Он умолял забрать его домой, однако отец отвечал, что испытания закаляют.
Единственной отдушиной для Чарльза были поездки в Балморал, точнее, в Беркхолл, к любящей и заботливой бабушке, разделявшей его увлечение искусством и музыкой. Но даже там “за три-четыре дня до отъезда в школу он ходил мрачнее тучи, – вспоминает друг семьи Дэвид Огилви, 13-й граф Эрли. – Он ненавидел возвращаться в Гордонстоун” (53).
Как раз после окончания королевского отпуска в Балморале в октябре того года мир на тринадцать дней замер на волосок от ядерной войны, когда между Соединенными Штатами и Советским Союзом разгорелся конфликт из-за размещения ядерных ракет на Кубе. Королеву держал в курсе происходящего Макмиллан, который находился в тесном контакте с Кеннеди. Ракетный кризис еще больше укрепил британско-американские связи. Кеннеди руководствовался советами Дэвида Ормсби-Гора в ключевых тактических решениях, например относительно протяженности блокадного периметра, а Макмиллан получил совещательный голос.
За семь лет пребывания Макмиллана в должности премьера у него с королевой сложились теплые отношения, проникнутые взаимопониманием и уважением. Не умаляя своего достоинства, он относился к Елизавете II с подобающим почтением, как прежде Черчилль. “Она любит свои обязанности и хочет быть королевой, а не марионеткой” (54), – писал он. Особое восхищение ее величества заслужили усилия Макмиллана, направленные на стабилизацию обстановки в Содружестве. Королева умела поддержать премьера добрым словом, выражением восхищения или сочувствия, но в 1963 году ей пришлось пустить в ход весь свой эмоциональный арсенал.
В январе она вместе с премьер-министром огорчалась, когда де Голль, пользуясь своей властью, не пустил
Поначалу Профьюмо отрицал свою связь с Килер и перед Макмилланом, и перед палатой общин, однако в июне вынужден был с позором уйти в отставку, покаявшись во лжи. Макмиллану пришлось признать себя перед парламентом жертвой “отвратительного обмана” (57), который Дэвид Брюс назвал “прискорбным и крайне тревожным звонком” (58). Брюс опасался, что доверие к Макмиллану “теперь катастрофически подорвано” (59).
Королеве премьер-министр отправил письмо, в котором выражал “глубочайшее сожаление по поводу недавних событий” (60) и извинялся за “несомненный урон, нанесенный ужасным поступком одного из министров ее величества”, добавляя, что “разумеется, не имел ни малейшего представления о двойной жизни” Профьюмо и его окружения. Елизавета II ответила “трогательными утешениями <…> и сочувствием своему премьер-министру, переживающему трудные времена” (61), как охарактеризовал ее письмо Алистер Хорн.
Профьюмо удалился с государственной арены и всю оставшуюся жизнь тихо трудился на благо бездомных и неимущих. Годы спустя с ним негласно подружилась премьер-министр Маргарет Тэтчер, которая, восхитившись его скромным и благородным трудом, на свое семидесятилетие в “Кларидже” в 1995 году усадила его рядом с Елизаветой II. Дворец одобрил (62) это почетное место, отражая тем самым терпимость королевы и умение прощать ошибки. Разделяя уважение Тэтчер к его добрым делам, Елизавета II вела с реабилитированным Профьюмо “оживленную беседу” (63), как свидетельствует Чарльз Пауэлл, барон Пауэлл Бейсуотер, один из старших советников Тэтчер.
Как и опасался Дэвид Брюс, поступок Профьюмо серьезно ударил по Макмиллану, который в сентябре 1963 года сообщил королеве, что собирается к следующим выборам, выпадающим на будущий год, оставить руководство партией. Менее чем через месяц, 10 октября, сраженный острейшим приступом простатита, он был увезен на срочную операцию по удалению, как предполагалось, злокачественной опухоли. Операция прошла успешно, опухоль оказалась доброкачественной. Тем не менее Макмиллан впал в панику, как когда-то Иден, и решил подать в отставку немедля – королеве пришлось прервать отпуск в Балморале и вернуться в Лондон.
На следующей неделе разыгралась драма, бросившая тень и на Елизавету II: Макмиллан строил козни против своего заместителя Рэба Батлера, не желая видеть его своим преемником. Путем немыслимых манипуляций Макмиллан оставил за собой право окончательного решения по итогам переговоров с четырьмя кандидатами, которые он вел, лежа в больнице короля Эдуарда VII. Его выбор пал на шестидесятилетнего министра иностранных дел 14-го графа Хьюма, которому была обеспечена наибольшая поддержка в Консервативной партии. Для укрепления своих позиций он провел опрос в кабинете министров, из которых десять высказались за Хьюма, три – за Батлера, и по трое за оставшихся двух кандидатов. Тем не менее на поддержку рядовых членов партии нельзя было полагаться так же твердо.Прикованный к постели после операции, Макмиллан отослал во дворец прошение об отставке и через Майкла Адина договорился о последней аудиенции с королевой в больнице. Утром 18 октября 1963 года дворец объявил об уходе премьер-министра с должности. Вслед за этим ее величество в ярко-зеленом пальто и шляпе выехала в больницу. Койку Макмиллана выкатили в зал заседаний, и вид у больного был не самый презентабельный: старый коричневый свитер поверх белой шелковой сорочки, катетер, по которому желчь сливалась в ведро под кроватью, и там же сосуд на случай внезапного недержания.
Когда Елизавета II вошла в зал, Макмиллана восхитил ее “твердый шаг и решительный блеск прекрасных глаз” (64). По воспоминаниям врача премьер-министра, сэра Джона Ричардсона, “на самом деле в глазах ее величества стояли слезы” (65). Усевшись на стул рядом с койкой, королева, “растроганная” (66), как писал позже Макмиллан, “выразила свои сожаления по поводу моего письма об отставке”. С этого момента он перестал быть премьер-министром, и Конституция больше не обязывала Елизавету II прислушиваться к его мнению. В обоих предыдущих случаях, когда королева в соответствии со своей прерогативой выбирала лидера партии тори, Черчилль и Иден после отставки намеренно не давали рекомендаций.
Тем не менее, согласно Макмиллану, “королева попросила совета в выборе” (67), и он охотно зачитал ей свой меморандум, агитирующий за лорда Хьюма, и предложил вызвать лорда немедленно. Кроме того, Макмиллан советовал воздержаться от назначения Хьюма премьер-министром сразу. Вместо этого Елизавета II должна была порекомендовать ему “пройти выдвижение” (68) и доложить, заручился ли он достаточной поддержкой партии, чтобы сформировать правительство.
Королева последовала совету бывшего премьер-министра в точности. Хьюм получил поддержку кабинета – в том числе и Батлера, отказ которого войти в число министров Хьюма был бы воспринят как вероломство. На следующее утро сэр Алек Дуглас-Хьюм отказался от пэрского достоинства и отправился в Букингемский дворец “целовать руки” (официально вступая в должность главы правительства, премьер-министр берет руку королевы в свою и слегка касается ее губами), становясь четвертым премьер-министром Елизаветы II.
Процесс выбора вызвал недовольство в прессе и среди политиков обеих партий. Несмотря на постоянно провозглашаемую конституционность своих действий, Макмиллан, единодушно утверждали критики, подставил королеву, вынудив ее, по сути, последовать совету отставного премьера. Он мог сколько угодно говорить, что пытался соблюсти королевскую прерогативу, однако эти выборы положили конец традиции, при которой лидера тори назначал монарх. Вскоре после инцидента партия приняла новые правила назначения руководителя выборным путем, взяв пример с лейбористов.
Макмиллана и близкий к нему “влиятельный круг” (69) аристократов обвиняли в узурпации решения, которое должно приниматься на основе более широкой выборки. Однако часть вины возлагалась и на Елизавету II – за неспособность организовать независимый сбор голосов за пределами кабинета, особенно после почти аналогичного недовольства на выборах 1955 и 1957 годов, а также за непротивление антибатлеровской пропаганде Макмиллана. До сегодняшнего дня это решение остается самым спорным из всех ею принятых, необъяснимой потерей тонкого политического чутья, которое она выработала за двенадцать лет царствования.