Королевская аллея
Шрифт:
Но более всего смутил меня другой, совсем уж нежданный визит. Это случилось в начале осени, уже смеркалось; я сидела у камина в детской, держа на коленях Луи-Огюста и рассказывая ему сказку «Ослиная кожа» [45] ; одной рукой я придерживала малышку д'Эдикур, которая сидела на подлокотнике моего кресла, также слушая меня, а ногой слегка покачивала люльку с младшим ребенком, хныкавшим оттого, что у него резались зубки. К детям королев приставляют специальных «качальниц», которые убаюкивают их и меняют пеленки, но бастардам королей таковых не полагается.
45
«Ослиная кожа» — сказка в стихах Шарля Перро (1715
Внезапно в комнату без доклада вошел дворянин в охотничьем костюме; черты его лица тонули в полумраке. Я было попыталась вскочить и спрятать от него детей, но их было слишком много; впрочем, не успела я встать, как услышала и узнала голос, донесшийся из темноты: «Не пугайтесь, мадам, и не тревожьте детей. Я и сам охотно послушаю конец вашей сказки».
Наверное, даже Моисей, услышавший глас Божий из Неопалимой Купины, не был так потрясен, как я в тот миг; само появление Бога-Отца вряд ли удивило бы меня больше: все знают, что Господь хоть изредка да является святым и даже простым людям, но невозможно было вообразить, что Король способен покинуть свой дворец и отправиться в Вожирар вот так неожиданно, без предупреждения и без свиты. Я едва совладала с голосом и кое-как закончила сказку; боюсь, что в смятении моем я женила Прекрасного Принца на фее Карабос. Однако дети спокойно выслушали меня, и Король также не выказал неудовольствия. Он сказал, что решил взглянуть своими глазами, как я устроилась на новом месте и удобно ли мне здесь жить. Я горячо похвалила господина де Лувуа за помощь, которую тот оказывал мне и детям.
Затем я хотела приказать, чтобы принесли свечи, но Король не позволил мне этого, и мы продолжали беседовать при тусклом свете камина. Оба маленьких принца заснули, а Луиза д'Эдикур, вероятно, почувствовав всю необычность момента, сидела так смирно, словно фея из моей сказки обратила ее в соляной столб. Король рассказал, что охотился на лугах Шатийона, как вдруг ему пришло в голову доскакать до Вожирара и навестить меня, оставив свиту у ворот. Наконец, он встал, не позволив мне ни подняться, чтобы проводить его, ни даже сделать положенный реверанс.
— Сударыня, вы и дети составляете такую прелестную группу, что мне было бы совестно потревожить вас.
Визит Короля так взволновал меня, что после его ухода я еще целый час сидела в темноте и, вероятно, просидела бы дольше, если бы малышка д'Эдикур не вышла из своего почтительного столбняка, дернув меня за рукав и попросив есть. Спустя несколько дней я писала брату, которого господин де Лувуа назначил губернатором небольшого голландского городка Амсфорта, и, не в силах сдержать свои чувства, выразила их в словах: «Приятно служить герою, особенно, герою, которого мы видим вблизи».
В Вожираре жизнь моя текла по-прежнему замкнуто. Я не сносилась ни с кем из своих знакомых, видела только господина де Лувуа и писала одному лишь брату. В этом роскошном, укрытом от чужих взоров доме можно было заскучать, но меня каждый день ждало множество дел. И, если бы не болезнь моего «любимчика», я почитала бы себя совершенно счастливою: у меня были книги, деревья и дети — вполне достаточно, чтобы возблагодарить Господа за все его творения и воспеть их радостным гимном.
Не проникся ли и Король этим духом безмятежности, царившим в здешних местах, и покоем, царившим в моей душе? Он все чаще охотился на Шатийонских лугах и нанес мне за истекшие месяцы три или четыре визита.
Он играл с детьми, беседовал на самые обычные темы — о погоде, охоте, строительстве своих дворцов, — и исчезал на полуслове, так же внезапно, как появлялся. На мои просьбы он поначалу отвечал простым «я подумаю» или «это возможно», но чем дальше, тем двусмысленнее становились его слова. Однажды, когда я нежно гладила пылающий лоб моего маленького заболевшего принца, он обронил: «Как приятно быть любимым вами!»; это прозвучало почти оскорбительно. В другой раз он спросил, какую пьесу я предпочитаю, и на мой ответ: «Беренику» Расина серьезно заметил: «Значит, мне придется ревновать к Титу» [46] , —
46
Тит Флавий Веспасиан (ок. 40–81 н. э.) — римский император (79–81 н. э.), герой трагедии Ж. Расина «Береника», был влюблен в иудейскую принцессу Беренику.
Эти странности озадачивали меня; я уже была достаточно опытна и могла бы предположить, что имею дело с робким влюбленным, если бы передо мною не стоял король Франции, более того, король, по уши влюбленный в свою прекрасную, блестящую избранницу. Его нрав и то, что я знала о его чувствах от госпожи де Монтеспан, приводили меня в заблуждение относительно его намерений; я приписала оригинальность этих визитов особенностям характера или неумению делать комплименты дамам. Словом, я попыталась успокоить себя мыслью, что Король скорее изображает галантность, нежели питает действительно галантные замыслы.
20 марта 1673 года он выказал свое удовлетворение моими услугами еще более учтивым, хотя и весьма обязывающим меня способом: просматривая список пенсий и увидев, что против моего имени вот уже двенадцать лет стоит цифра 2000 ливров, он вычеркнул слово «ливры» и вписал «экю» [47] . Затем передал мне через господина де Лувуа пожелание, чтобы я сопровождала госпожу де Монтеспан к месту расположения армии, куда она ехала вместе с ним этой весною [48] . Фаворитка снова была беременна и хотела отдать мне ребенка сразу же после родов, как и было заведено ранее.
47
Три ливра были равны одному экю.
48
В те времена Двор, вслед за королем, постоянно переезжал из дворца в дворец, из города в город, поэтому в поездке придворных дам к месту военных действий не было ничего необычного.
Эта последняя беременность скрывалась не столь тщательно, как предыдущие; при Дворе уже пошли слухи о том, что у Короля и фаворитки родилось несколько детей, и все эти принцы вскоре будут официально признаны. Не будучи знакома с законами, я, тем не менее, затруднялась понять, как это возможно, — ведь при подобных процедурах полагалось назвать хотя бы мать, а в данном случае оглашение дало бы маркизу де Монтеспану все отцовские права на детей. Однако, министры, более меня поднаторевшие в таких интригах, видимо, были уверены в успехе, так как господин де Лувуа разрешил мне повидаться с друзьями перед отъездом из Парижа в крепость Турне, где меня ожидали Король и его любовница.
И вот, в один прекрасный вечер, я объявилась в доме у Куланжей, в кругу знакомых, которых не видела уже около года; аббат Тестю решил, что я свалилась с луны и чуть не умер от изумления; госпожа де Севинье воздержалась от вопросов и только дипломатично заметила, что, судя по моему виду, я провела это время в обществе знатных особ; все согласились с нею, наперебой восклицая, что я необычайно похорошела, роскошно одета и выгляжу очень мило.
1 мая я отбыла к месту расположения армии в большой компании дам: на сей раз Король пожелал собрать вокруг себя весь свой «сераль»; Королева, мадемуазель де Лавальер, госпожа де Монтеспан и их свита расселись по возкам и каретам и с грохотом покатили по дорогам Фландрии. Госпожа де Монтеспан, ехавшая вместе с Королем, внушала мне искреннюю жалость: она была на последнем месяце и ужасно страдала от неудобств путешествия; всадники, скакавшие по бокам экипажа, поднимали тучи пыли, которая летела в окна: Король любил свежий воздух и опускал все стекла, не позволяя даже зашторивать их; фаворитка задыхалась и едва не теряла сознание, но упасть в обморок перед Королем значило навеки опозорить себя в его глазах. Ночевали мы обычно на скверных постоялых дворах, иногда прямо на соломе, поужинав, после двенадцатичасовой дороги, какой-нибудь жиденькой похлебкою или одним яйцом на двоих.