Королевство слепых
Шрифт:
И электронной почте.
Она читала и перечитывала письмо, потом позвонила по указанному в письме телефону, чтобы спросить, по какой причине нотариус хочет ее видеть.
Не дозвонившись, Мирна взяла письмо и отправилась поговорить в бистро за ланчем с друзьями и соседями, Кларой Морроу и Габри Дюбо.
Те вели дискуссию о снежных скульптурах, турнире по хоккею с мячом, конкурсе на лучшую шапочку, закусках на приближающийся зимний карнавал, и Мирна почувствовала, что ее внимание рассеивается.
– Привет, – сказал Габри. – Кто-нибудь есть дома? [10]
– Что?
– Нам
– Один для возраста до восьми лет, – сказала Мирна. – Один с половиной для возраста до двенадцати, и два для всех остальных.
– Да, это убедительно, – согласился Габри. – Теперь команды снежных боев…
Мысли Мирны снова поплыли. Она как в тумане отметила, что Габри встал и подкинул несколько полешек в каждый камин бистро. Он остановился, чтобы поговорить с кем-то из клиентов, в это время вошли другие с холода, потопали, стряхивая снег с обуви, потерли захолодевшие руки.
10
Отсылка к известной песне «Есть кто-нибудь дома?» канадского рок-ансамбля «Our Lady Peace»; песня, по словам ее авторов, посвящена тому, как утешить человека в отчаянии.
Их встретило тепло, запах кленового дымка, пироги со свининой прямо с пылу с жару и неизменный аромат кофе, которым пропитались даже балки и доски пола.
– У меня есть кое-что – хочу тебе показать, – прошептала Мирна Кларе, пока Габри занимался клиентами.
– Ты почему шепчешь? – Клара тоже понизила голос. – Это что-нибудь грязное?
– Нет, конечно.
– Конечно? – переспросила Клара, вскинув брови. – Я тебя слишком хорошо знаю для такого «конечно».
Мирна рассмеялась. Клара ее и в самом деле знала. Но и она знала Клару.
Каштановые волосы ее подруги торчали во все стороны, словно ее слегка ударило током. Она немного напоминала спутник… спутник средних лет. Что объясняло и характер ее искусства.
Картины Клары Морроу были не от мира сего. И в то же время оставались глубоко, мучительно человечными.
Она писала то, что представлялось портретами, но было таковыми только на поверхности. Прекрасно выписанная плоть растягивалась и иногда истончалась; на ранах, на празднествах. На пропастях потерь и вспышках радости. Клара писала мир и отчаяние. И все это в одном портрете.
Кистью, полотном и краской Клара и пленяла, и освобождала своих героев.
А еще ей удавалось с ног до головы измазаться краской. Краска была на щеках, в волосах, под ногтями. Она сама представляла собой незаконченный портрет.
– Я тебе покажу попозже, – сказала Мирна: к столику вернулся Габри.
– А грязь уж лучше потом, – добавила Клара.
– Грязь? – повторил за ней Габри. – Выкладывай.
– Мирна считает, что взрослые должны участвовать в соревновании голыми.
– Голыми? – Габри посмотрел на Мирну. – Не то чтобы я ханжа, но дети…
– Да бога ради, –
– Конечно, если проводить соревнования ночью, когда дети спят… – сказал Габри. – Развесить факелы вокруг деревенской площади… Да, это было бы неплохо. Мы бы наверняка поставили несколько рекордов скорости.
Мирна сердито посмотрела на Клару. Габри, президент зимнего карнавала, воспринимал дурацкую шутку серьезно.
– Или пусть не голые, потому что… – Габри оглядел собравшихся в бистро, представляя их без одежды. – Может, лучше в купальных костюмах.
Клара нахмурилась, но не с порицанием, а удивленно. Вообще-то, идея была не так уж и плоха. В особенности еще и потому, что большинство разговоров в бистро во время долгой-долгой, темной-темной квебекской зимы велось о том, что хорошо бы сбежать в тепло. Полежать на бережку, пожариться на солнышке.
– Можно назвать это бегством на Карибы, – сказала она.
Мирна тяжело вздохнула.
Пожилая женщина в другом конце бистро увидела это и сочла, что пренебрежительный взгляд предназначался ей.
Рут Зардо ответила тем же.
Мирна перехватила ее взгляд и подумала о несправедливости природы: старость избороздила лицо поэтессы морщинами-извилинами, но отнюдь не добавила ей мудрости.
Хотя мудрость в ней была, если рассеивался туман виски.
Рут вернулась к своему ланчу из выпивки и картофельных чипсов. В блокноте, лежащем на столе перед ней, не было ни рифм, ни смысла, но между затрепанными страницами проглядывало ее внутреннее состояние – комок в горле.
Она посмотрела в окно и написала:
Острые, как льдинки,ребячьи крики пронзают небо…Утка Роза на диване рядом с Рут забормотала «фак-фак-фак». Впрочем, может, она говорила «дак-дак-дак». Хотя глупым казалось, чтобы утка говорила «дак» [11] . И те, кто знал Розу, чувствовали, что «фак» – гораздо более вероятно.
Роза вытянула длинную шею и аккуратно взяла чипс из тарелки, пока Рут смотрела, как дети катаются с горки – от церкви к самой деревенской площади. Потом она написала:
11
Duck – утка (англ.).
Или в засыпанной снегом деревенской церкви
встать наконец на колени и помолиться
о том, чего нам не будет дано.
Подали ланч. Клара и Мирна заказали палтуса с семенами горчицы, листьями карри и помидорами на гриле. Что касается Габри, то его партнер Оливье приготовил ему рябчика с жареным инжиром и пюре из цветной капусты.
– Я собираюсь пригласить премьера, – сказал Габри. – Он мог бы открыть карнавал.