Королевство вандалов. Взлет и падение

Диснер Ганс-Иоахим

Внутренняя политика Трасамунда известна нам главным образом по сообщениям о возобновившейся церковной борьбе. Трасамунд никоим образом не скрывал своего враждебного отношения к ортодоксальному христианству, однако, в отличие от Гунериха, действовал с помощью более тонких приемов, предоставленных ему его образованием и богословскими познаниями. В общем он, пожалуй, не собирался вновь начинать суровые преследования, которые постепенно сошли на нет уже при Гунтамунде. В качестве основных методов он применял убеждение и подкуп. Обращенные вознаграждались подарками и должностями и могли рассчитывать на помилование в случае, если они до того заслуживали наказания. Честные приверженцы ортодоксальной веры в основном отвечали королю только презрением. Разумеется, с самого начала он с крайним недоверием следил за епископами, и самое позднее с 499 г. бизаценский епископ Руфиниан жил в изгнании на маленьком острове неподалеку от Сицилии. Вскоре после своего восшествия на престол Трасамунд выпустил эдикт, в соответствии с которым епископские кафедры, вакантные из-за смерти занимавших их епископов, не могли быть заняты никем другим. В этом отношении он поступал строже, чем Гунерих до 482 или 483 г. Ибо – прежде всего в 502 г. – еще действовавшие епископы уступили напору осиротевших общин и во многих местах рукоположили новых епископов – последним скорее всего был уже знаменитый аббат Фульгенций Руспийский – и навлекли на себя в качестве наказания изгнание в Сардинию. Этот остров и прежде служил для подобных целей, но прославился именно этим более чем двадцатилетним пребыванием в ссылке многих африканских епископов (число которых называется как 60, 120 или 220). Разумеется, Трасамунд не стал приставлять ортодоксальных пастырей к выполнению самых грязных работ, как это делал Гунерих. Они жили в Каранарии (Кальяри) или в его окрестностях в полной безопасности, объединялись в монашеские общины и в своих душеспасительных

трудах даже могли поддерживать связи со своими родными общинами. То, что сообщается нам об исключенных из церковного общения африканцах, навещавших изгнанных епископов, чтобы оправдаться перед ними, проливает определенный свет на великодушие – или равнодушие – Трасамунда. Естественно, в этом одновременно проявляется и огромный авторитет этих изгнанников, пользовавшихся поддержкой папы Симмаха и других итальянских братьев по вере, но и со своей стороны развивавших свою пастырскую и богословскую деятельность в самых разных направлениях [133] . Приблизительно с 515 г. Фульгенций Руспийский становится кем-то вроде представителя этих изгнанников. Его перевезли в Карфаген, где разрешили жить в относительной свободе, но он должен был ответить королю в письменной форме на ряд запутанных богословских вопросов. Как показывают дошедшие до нас сочинения из этого «диспута», Фульгенций обращался к королю с формальной покорностью, но на самом деле с догматической суровостью, как то пристало последователю Августина (Ad Thrasamundum regem: Contra Arianos – К королю Тразамунду: против ариан). Очевидно, Трасамунд и его придворные духовники уступали диалектике и казуистике этой школы. В конце концов они отказались от ведения богословских дискуссий и тем самым прекратили последние попытки одолеть ортодоксальное христианство с помощью соответствующих средств. Сложно сказать, кто одержал формальную победу в этой борьбе: само собой, Фульгенций после провала этого нового «религиозного диалога» был вынужден вновь испытать тяжести изгнания; его братья по епископату также оставались в Сардинии до начала правления Хильдериха. И все же во многих отношениях трудно избавиться от впечатления, что с пребыванием Фульгенция в Карфагене наступил окончательный кризис арианства в Северной Африке. С обеих сторон появлялись новые обращенные, однако все еще лишенная руководства ортодоксальная церковь сумела по крайней мере сохранить свой «капитал». Ортодоксальные монастыри в Северной Африке в то время даже переживали свой расцвет и, таким образом, – и в отношении пастырской деятельности- заполняли бреши, возникшие в результате изгнания епископов.

133

О деятельности этих епископов, в особенности Фульгенция, см. Diesner, Art. Vandalen (2) (Pauly-Wissowa, Suppl.-Bd. 10).

Говоря о духовной жизни во времена Трасамунда, следует назвать нескольких поэтов, таких как Луксорий, Флавий Феликс и Флорентин, которые выдвинулись прежде всего за счет мифологических спекуляций и хвалебных стихотворений, посвященных королю и его столице Карфагену. Из их утрированных описаний – как, впрочем, и из свидетельств ортодоксальной литературы – можно заключить, что во многих отношениях правление Трасамунда все еще было периодом расцвета вандальского государства. Несмотря на нападения мавров, процветали земледелие и ремесла, а Карфаген предоставлял вандалам широчайшие торговые возможности. Король любил роскошь и великолепие и охотно позволял поэтам воспевать себя в качестве строителя, например, роскошных бань. Даже в произведениях Фульгенция или в посвященной ему биографии Ферранда проскальзывает кое-что из этого внешнего блеска. Что парадоксально: эти труды богословского направления возникли отчасти именно благодаря условиям поздневандальской эпохи, а их написанию никто по меньшей мере не препятствовал. Интеллектуальный деспотизм Трасамунда все-таки не приводил ни к какой унификации взглядов, а «гарантировал» духовную свободу, по крайней мере в изгнании. Поэтому письма и другие сочинения Фульгенция ни в коем случае не касаются только проблемы вандальского арианства. Напротив, великий ученик Августина вмешивался в пелагианские споры и рассматривал проблемы, которыми интересовались и в Византийской империи; не случайно богословие Фульгенция повлияло также на схоластику [134] .

134

О культурных и церковных вопросах см. также ниже главу 7.

Государство вандалов при Хильдерихе (523-530 гг.)

Наследником Трасамунда стал Хильдерих, сын Гунериха и Евдокии, дату рождения которого можно очень приблизительно отнести к периоду между 456 и 472 гг. От уже довольно пожилого, изнеженного и как по своему происхождению, так и по своим симпатиям находящегося под римским влиянием правителя, который встал во главе государства непосредственно после смерти Трасамунда 7 июня 523 г., вряд ли можно было ожидать проведения политики в подлинно вандальских интересах [135] . За свое восшествие на королевский престол он, очевидно, должен был благодарить только Трасамунда, неукоснительно следовавшего установленному Гейзерихом порядку наследования. И все же Трасамунд испытывал к своему наследнику определенное недоверие, из-за чего он взял у него клятвенное обязательство в качестве короля вандалов не поддерживать и не восстанавливать ортодоксальную веру. Порицаемый многочисленными источниками за свою нерешительность, но восхваляемый другими за мягкость и терпимость король – которого безмерно превозносит Житие Фульгенция, написанное Феррандом, в то время как Прокопий примечательным образом колеблется в своей оценке – обошел клятву, данную своему предшественнику, призвав обратно изгнанных ортодоксальных епископов еще до своего формального восшествия на трон, одновременно позволив назначить перевыборы в осиротевших епископствах [136] . Позитивное решение проблемы ортодоксальной церкви являлось, очевидно, личным желанием короля, но, вполне возможно, соответствовало также его внутриполитическому плану и его внешнеполитическим устремлениям, упиравшимся в тесное сотрудничество с Византией.

135

О личности и правлении Хильдериха: L. Schmidt, 117ff.; Courtois, особенно 397Г.; 397f.; Diesner, Art. Vandalen (2) (Pauly-Wissowa, Suppl.-Bd. 10).

136

Courtois, 304 (ff).

Ортодоксальная церковь, естественно, сразу же воспользовалась предоставившимися ей возможностями. Были вновь заняты многочисленные епископства, и уже в 523 г. только в Бизацене состоялись два поместных собора (в Юнке и Суфесе), в которых принимал участие и Фульгенций Руспийский. Ортодоксальная церковь была восстановлена также в имущественных правах, и 5 февраля 525 г. под председательством нового митрополита (Бонифация) в Карфагене даже состоялся общий африканский собор [137] , в котором участвовали 61 епископ из Проконсульской Африки, Бизацены и Нумидии, а также из Мавритании и Триполитании. На первый взгляд удивляет незначительное число епископов – по сравнению с числом клириков (около 460), участвовавших в гораздо более опасных религиозных дискуссиях 484 г. Следует подчеркнуть, что, несмотря на благожелательное отношение Хильдериха, не все епископские кафедры были заняты вновь. И это не было решающим обстоятельством. Среди участников этого собора находились преимущественно епископы из Проконсульской Африки, в то время как Бизацена и Нумидия прислали лишь нескольких «наблюдателей»; появились также два триполитанских епископа, в то время как от обширной Мавритании присутствовал лишь один участник. Как объяснить это удивительное распределение, ведь следовало бы предположить, что по благожелательности Хильдериха все северо-африканские диоцезы или по крайней мере провинции скорее всего с благодарностью использовали бы возможность совместно устроить свои церковные дела? Акты собора показывают, что в то время, когда карфагенская и другие епископские кафедры оставались вакантными, между отдельными епископами и между епископами и аббатами возникали многочисленные споры по поводу разграничения сфер деятельности, для устранения которых требовались значительные усилия; основанием для иерархических преобразований были постановления собора 418 г., в котором принимал участие еще Августин. Этих старых установлений, однако, было недостаточно для решения многих новых проблем, которые зачастую были связаны с личными противоречиями руководителей церкви. Так, достоверно засвидетельствованы такие противоречия между митрополитом Бонифацием и бизаценским примасом Либератом; последний хотел доказать свою независимость от Карфагена и для этого «блокировал» большинством своих провинциальных клириков карфагенский собор. Вряд ли собор 525 г. мог рассчитывать на мавританских епископов, в столь большом количестве появившихся на «соборе» 484 г., так как вандальское влияние сохранилось только в нескольких прибрежных городах этой провинции; то же самое

относится и к Нумидии, и удивления достойно уже то, что в Карфагене вообще появились четыре епископа из южной Нумидии, так как это могло произойти, собственно говоря, только с согласия соответствующих берберских князей, если не брать в расчет вандало-мавританское совладение в областях этих городов. Таким образом, собор 525 г. обнаруживает многочисленные парадоксы, два из которых кажутся особенно поразительными: 1. В ортодоксальной церкви, с трудом восстановленной в ее внешнем благосостоянии, тотчас обнаруживаются значительные внутренние противоречия. 2. Упадок вандальской мощи прямо и косвенно наносит вред ортодоксальной церкви, которая теперь располагает в Северной Африке крайне ограниченным «оперативным пространством». Эта взаимосвязь показательна, естественно, и в отношении вандальской политики.

137

О соборе 525 г. и связанных с ним вопросах: Courtois, 305ff.

И все же во многих аспектах тогдашняя африканская церковь вскоре вновь вступила в пору расцвета. Без сомнения, при этом большую роль сыграл авторитет испытанных и закаленных в изгнании епископов, и в особенности большой вклад в дело церковного преобразования, строительства монашества и развития современного богословия, несмотря на маргинальность своего статуса провинциального епископа, внес активно действовавший еще до 2 января 527 г. Фульгенций [138] . В арианстве, по всей видимости, уже почти не предпринимали никаких действий против Фульгенция и его «школы», хотя арианская реакция, несомненно, планировала новое наступление при следующем короле – Гелимере.

138

Предложенную Куртуа датировку времени жизни Фульгенция как 462-527 гг. (стр. 300, прим. 3) я собираюсь подтвердить в другой работе.

«Разрыв» с арианством, как мы можем назвать проортодоксальную религиозную политику Хильдериха, во всяком случае поначалу не повлек за собой никаких нежелательных последствий. Поэтому король считал новое внутриполитическое положение довольно стабильным и лишь пытался еще больше укрепить его с помощью изменения внешней политики. Говоря кратко, он отказался от союза с остготами и пошел на тесное сближение с Византийской империей Юстина и Юстиниана, вновь возвращающейся в лоно ортодоксальной церкви. Нет ничего необычного в том, что Хильдерих чеканил монету с изображением Юстина, принимая во внимание сходную практику некоторых его предшественников или королей других переселившихся народов. Однако и литературные источники считают его почти что клиентом Юстина или Юстиниана, причем они, естественно, имеют в виду его «римское» происхождение. Кроме многочисленных вандальских группировок (например, окружение Гелимера), кажется, провизантийской и проортодоксальной политике Хильдериха сопротивление оказывали также Амалафрида и ее готская свита. И все-таки король мог с легкостью действовать наперекор вдове своего предшественника и ее свите: очевидно, к этому времени (начало 526 г.) он еще крепко сидел в седле. Когда Теодорих Великий узнал о смерти своей сестры в тюрьме, он начал подготовку к походу возмездия. Однако он скончался, а его внук и наследник Аталарих, находившийся под опекой своей матери Амаласвинты, вынужден был ограничиться письменным протестом [139] . Если угроза со стороны остготов была предотвращена волей случая, тем больше беспокойства причиняли королю грабительские походы мавров, которые в конце концов стали доходить до восточного побережья Туниса. Племянник Хильдериха Гоамер, чье прозвище «вандальский Ахилл» позволяет говорить о соответствующем уровне его военном искусстве, смог одержать над маврами Дорсальских гор под предводительством Анталы лишь временную победу. Когда в конце концов он последовал за ними в горы (528-529 гг.), его войска, привыкшие только к конному бою, попав в засаду, потерпели сокрушительное поражение, о котором наряду с Прокопием убедительно и наглядно повествует поэт Корипп [140] . Отныне восточное побережье вандальского государства с такими городами, как Руспа, Тапс и Гадрумет, лишилось какой-либо защиты и было тем самым отдано во власть берберских набегов; после смерти Фульгенция эти портовые города были преданы огню или по крайней мере основательно разграблены мавританскими войсками.

139

L. Schmidt, 118 f.

140

Прокопий Кесарийский, Война с вандалами, I, 9; Corippus, lohannis, III, 198 по 261.

Само собой, внутренняя оппозиция до конца использовала военное фиаско Хильдериха и его сторонников. Заговор высокопоставленных вандалов сгруппировался вокруг Гелимера, который и был провозглашен претендентом на престол. Хильдерих был свергнут и заключен в тюрьму вместе с Гоамером и другими членами своей семьи. На его место 15 июня 530 г. вступил Гелимер, внук Гензона и сын Гейлариса. На нем заканчивается «галерея» вандальских королей (Куртуа).

Государство вандалов при Гелимере (530-533/34 гг.)

Так как Гелимер был замешан в заговор против своего предшественника и сразу же приступил к переменам во внутренней и внешней политике, направленным против ортодоксальной церкви и в определенном отношении против Византии, он вскоре столкнулся со значительными трудностями. Не случайно источники, отражающие в конечном счете ортодоксальные и римско-византийские представления, изображают его узурпатором и тираном, причем исключения не составляет даже объективный и приводящий довольно обоснованную аргументацию Прокопий [141] . Вряд ли фактор «узурпации» произвел сильное впечатление на мавров (хотя Гелимер участвовал в разгроме войск Анталы), однако ортодоксальное провинциальное население, должно быть, отстранилось от нового короля, осознанно проводящего проарианскую политику, и в то же время оно могло надеяться на византийское освобождение и вряд ли опасалось больших притеснений со стороны императора.

141

О личности и правлении Гелимера: L. Schmidt, 121ff; Courtois, особенно 402; Diesner, Art. Vandalen (2) (Pauly-Wissowa, Suppl.-Bd. 10).

Если положение Гелимера во внутренней политике с самого начала было очень тяжелым, то в политике внешней он вскоре столкнулся с еще более значительными трудностями. Остготы отказались признать его из страха перед Византией, с вестготским королевством не существовало тесных отношений, а стремящийся к экспансии император Юстиниан с самого начала занял враждебную позицию. Так как на первых порах император был занят неудачной войной с персами, сначала он ограничился нотой протеста, главной целью которой была попытка оставить Хильдериха по крайней мере в качестве «фиктивного» короля. Когда Гелимер ответил на это дерзкое требование лишь ужесточением содержания Хильдериха и ослеплением Гоамера, император письменно потребовал выдачи Хильдериха и Гоамера. Согласиться на это было бы безумием, ибо «фиктивный король» в руках Юстиниана мог, да и должен был стать поводом для разнообразных политических спекуляций. По сообщению Прокопия, Гелимер, разумеется, не только сообщил императору о своем отказе, но и поставил себя в своем письме на одну ступень с Юстинианом в качестве василевса, что не могло быть воспринято иначе как беспримерная дерзость и провокация. Месть за это не заставила себя долго ждать.

Разразившаяся вскоре после этого война, которую, отталкиваясь от авторитетного описания Прокопия, следует называть «войной с вандалами», отягщена, так сказать, преднамеренной виновностью обеих сторон. Средства и цели были сомнительными как у Гелимера, так и у Юстиниана. Один пришел к власти как узурпатор или тиран и проявлял решимость безусловно отстаивать свои сомнительные права на престол, для другого узурпация явилась поводом вмешаться в далекие африканские проблемы и заявить свои притязания на территории, по договору уже давно отошедшие от империи. Прокопий ясно осознавал эту обоюдную виновность, однако Бертольд Рубин имел полное право с соответствующим ударением подчеркнуть, что историк «при всей антипатии к Гелимеру испытывал гораздо большую неприязнь к Юстиниану, иначе вряд ли бы он столь неприкрыто давал понять противоправность византийского вмешательства в африканские дела» [142] . Юстиниану удалось в 532 г. заключить выгодный для обеих сторон мир с персидским царем Хосровом, и после поражения опасного восстания Ника он смог приступить к снаряжению войск Велизария против вандальского государства. Окончательное решение об объявлении войны состоялось только после долгих дискуссий, так как против очевидно дорогостоящего предприятия выступали важные финансовые и военные советники. В конечном итоге решающее значение для Юстиниана возымело, по всей видимости, указание одного епископа на страдания африканских ортодоксов. Таким образом, вновь был задействован фактор «Священной войны», который по крайней мере в формальном отношении придавал этим действиям желанный оттенок и смог бы сбалансировать провал, возможность которого все-таки не исключалась, по крайней мере в моральном плане.

142

Art. Prokopios von Kaisareia (Pauly-Wissowa, Bd. 23, l, 409).