Королевы-соперницы

Морган Фиделис

— Хи-хи-хи! Потерять жену — значит приобрести состояние.

Кукла, изображающая очаровательную женщину, появилась на крохотном квадратике сцены, и мистер Панч всплеснул руками:

— Какая красавица! Какое милое создание! Хотел бы я станцевать с ней джигу.

«В самую точку!» — подумала графиня. Мистер Лукас избавляется от жены, потому что его искушала другая женщина. Та, что была ее соперницей во многих отношениях: топающая ножкой актриса, Ребекка Монтегю.

— Терпеть не могу этот балаган, — сказала Ребекка. — Побои и убийства под карканье, которое он называет пением. И тем не менее он загребает хорошие деньги.

По

мере приближения к театру толпа, похоже, становилась все гуще там, где обычно редела.

— Как видно, надежды мистера Рича на зрителей воплотились в действительность, — заметила Ребекка. — Народ валом валит в театр.

— Увы, нет, — сказала Элпью, встав на цыпочки и посмотрев поверх голов. — По-моему, это те, кого вы называете противниками.

Элпью оказалась права. Улица была заполнена людьми, которые, окружив вход в здание, размахивали плакатами.

— Что там написано? — Графиня стала вглядываться в даль, прищуриваясь. Это и потекшая от сырости черная краска, которой она подкрашивала брови, сделали графиню похожей на человека, налетевшего на дверь и поплатившегося синяками.

Элпью прочла:

— «Театр — подмостки дьявола», «Одиннадцатая заповедь: не посещай театр», «Господь говорит: закройте все театры»...

— Кому Он это сказал? — поинтересовалась графиня, подбирая юбки и ввинчиваясь в людской водоворот. — Не помню, чтобы в Библии вообще упоминался театр.

— Проститутка! — закричала в лицо графине какая-то женщина. — Размалеванная шлюха!

Ребекка в мгновение ока оказалась между ними.

— Лучше быть размалеванной шлюхой, мадам, чем злословящей сукой с постной рожей!

Женщина ахнула и отступила, позволив тем самым графине протиснуться к двери.

— Непристойность, отбросы и похоть! Верните приличие! — кричал прыщавый и косоглазый молодой человек. — У вас только непристойность, отбросы и похоть!

Когда четверка добралась до входа, Ребекка повернулась к толпе и крикнула:

— Разве вы не должны сидеть дома, дамы, и шить и готовить вместо того, чтобы беспокоить распутных женщин, идущих заниматься своим варварским ремеслом?

— Траченная сифилисом потаскуха, закрой свой рот...

— Я не потаскуха, ты, сушеная вобла, а будь я траченная сифилисом, разве была бы у меня такая гладкая кожа? Посмотрите! Я не крашусь. И возможно, если бы тот пятнистый парень позволил грязи своего тела выйти с помощью небольшой порции непристойности, отбросов и похоти, как вы их называете, у него улучшился бы цвет лица. Сара, дверь!

Уже в театре графиня пожелала Элпью удачи.

— А я снова выберусь на улицу и выпью пока чашечку шоколада в ближайшей палатке.

— А протесты?

— Несмотря на свою размалеванность, мистрис Монтегю, я тоже за словом в карман не полезу и не хуже вас могу дать противникам отпор. — Графиня уже стояла у выхода. — Увижу вас обеих через час. На сцене.

Десять минут спустя, получив домашний адрес миссис Лукас в церкви Святого Эгидия, где он был внесен в книгу регистрации смертей, графиня направлялась по дороге на север. Семья Лукасов, похоже, жила за городом. Этого графиня не понимала. Все в Лондоне, особенно театральная братия, жили на расстоянии нескольких минут ходьбы от места своей работы. Почему миссис Лукас выбрала для себя такое удаленное место? Или решение исходило от мистера Лукаса? Она вспомнила, как этот противный коротышка Киппер говорил о своем желании поселить жену в какой-то

отдаленной, Богом забытой деревне.

Пока она находилась в церкви, весеннее солнце высушило морось, и стало довольно тепло. Торопливо шагая по Сент-Джайлз-Хай-стрит, графиня надеялась, что дом Лукасов окажется не слишком далеко. Церковный служитель заверил ее, что она вполне дойдет туда пешком, но, поскольку священники известны тем, что нечасто пользуются наемными экипажами, графиня заволновалась.

Ей хотелось, чтобы семья Лукасов жила хотя бы в соседнем Сохо, где она зашла бы в славную французскую кондитерскую. Но нет, ей пришлось идти на север. Графиня обозрела поля на другой стороне Тайбернской дороги. Какой-то идиот хотел назвать ее Оксфорд-стрит! Графиня не понимала смысла: это же дорога в Тайберн, а не в Оксфорд. Конечно, в конце концов по ней, наверное, можно добраться до Оксфорда, в том смысле, как говорят: «Все дороги ведут в Рим», — но это не значит, что все их надо называть Римскими улицами.

Возмущенно пыхтя, графиня двинулась вперед. По ту сторону Тайбернской дороги далеко простирались поля. И в этих полях, помимо угрожающего вида диких животных — коров, свиней и овец, явно пасущихся не на привязи, — стояли еще и жуткого вида лачуги и хижины, населенные самым разнообразным немытым сбродом. Графиня решила, что не стоит затевать поход по пересеченной местности, а лучше пойти по Тоттнем-Корт-роуд.

Большинство лондонских дорог пребывало в ужасном состоянии. Но Тоттнем-Корт-роуд была сущим адом. Движение здесь было небольшое, только изредка проезжали, громыхая, почтовые кареты, направляясь на север и везя пассажиров сквозь крохотные пригороды, такие, как Хэмпстед (где можно было набрать ключевой воды), или за леса Эдмонтон-Чейза (где грабители с большой дороги, возможно, отбирали у путников все, что те везли), или до Хендона (а зачем кто-то хотел ехать туда, оставалось настоящей тайной). Было тихо, но хуже тишины были кучи мусора. Они высились по обеим сторонам дороги и теперь под выглянувшим солнцем дымились, давая выход заключенной в них вони. Но пострашнее этого удручающе голого пейзажа была предлагаемая им компания. Ибо вдоль всей дороги мусорные кучи кишели копавшимися в отбросах людьми — своего рода людскими отбросами.

Элпью посмотрелась в большое зеркало в подвижной раме, установленное в артистической. Ее лицо было покрыто толстым слоем грима, на голове красовалась большая чалма, украшенная разноцветными перьями.

Закончилось музыкальное вступление, и Элпью ясно услышала гомон зрительного зала. Внезапно ей стало так страшно, что перехватило дыхание. Элпью вцепилась в спинку стула и сделала глубокий вдох. Сколько лет она насмехалась над актерами за их самомнение? Теперь же, когда она вот-вот должна была выйти на сцену, ее захлестнула волна восхищения. Как им это удавалось? Зачем они это делали?

В комнату, встряхивая руками, с которых капала вода, ворвалась Ребекка. Элпью вдруг вспомнила о непонятном ритуале, предварявшем каждый спектакль.

— Идем. Скоро наш выход.

Актриса осмотрела себя в зеркале и стремительно повернулась к двери, ведущей за кулисы.

В тусклом свете, который просачивался со сцены сквозь планки перегородок, они степенно проследовали к боковой двери, которая открывалась прямо на авансцену. Ребекка подняла руки и бросила взгляд на Элпью. Для нее наступал момент нести шлейф.