Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространённых преимущественно во Франции и в Англии
Шрифт:
Но и это еще не все. Поскольку в конечном счете невозможно было не признать, что, с одной стороны, император — не обычный мирянин, но, с другой стороны, не имея права на совершение мессы, он, разумеется, не может быть причислен к священникам, решено было уточнить его место в иерархии rdines коронаций, начиная с XIII века, выдают явное стремление уподобить церковный статус светского главы христианского мира статусу диакона или, чаще, иподиакона: приор кардиналов-диаконов читает над ним молитву, читаемую обычно при посвящении в иподиаконы; папа христосуется с ним, «как с одним из кардиналов-диаконов»; в конце церемонии новый Цезарь прислуживает папе при мессе; он подносит ему, «как то делают иподиаконы, чашу для причащения и воду» [366] . Из всех этих обычаев некоторые ученые вывели целую доктрину: по их мнению, император в самом деле вступал в «чин иподиаконов», а поскольку в те времена каждому мнению обязательно подыскивали опору в текстах — подвергая их большему или меньшему искажению, — ученые эти решили подкрепить свою точку зрения каноном из «Декрета» Грациана, где приведены слова Валентиниана, обращенные к святому Амвросию: «Буду я вечно, как и полагает моему чину, твоим помощником и защитником»; а ведь иподиакон как раз и был не кем иным, как «помощником» священников и епископов! Гийом Дюран, сообщающий в своей «Книге о божественной службе» эту теорию, не разделял ее; однако он охотно признает, что император при коронации в самом деле исполнял обязанности, подобающие этому «чину» [367] . Таким образом, больше уже нельзя было утверждать, как во времена Григория VII, что всякий светский государь, как бы он ни был велик, уступает простому причетнику; однако хотя император и стоял теперь выше клириков, принадлежащих к младшим священным чинам, он, по крайней мере, оказывался ниже священников, не говоря уже о епископах. Это и было самым важным. Забавно, что, как отмечает историк, примерно таким же образом обстояло дело и в Византии. Там «басилевс» выступал прямым наследником старинной сакральной монархии Восточно-Римской империи, в которой даже после Константина оставались чрезвычайно сильны языческие традиции; в V веке императора все еще именовали в повседневной речи ??????, то есть священником, или ?????????, то есть епископом; напротив, в XIV и XV веках официальные авторы, стремившиеся прежде всего обосновать некоторые закрепленные за императором культовые привилегии, в частности его право причащаться в день коронации наравне с клириками, причисляли его всего-навсего к диаконам или даже к ?????????, церковнослужителям еще более низкого разряда [368] . Таким образом, в обеих половинах европейского мира богословы — по всей вероятности, независимо друг от друга — в сходных обстоятельствах прибегнули к одной и той же выдумке.
366
Eichmann. Loc. cit. P. 39, 42 (коронационный
367
Rationale. II, 8. Ed. de 1584. P. 56 v°: «Canon Adriani Papae Ixiij distinct. Valentinianus in fine videtur innuere, quod Imperator debet ordinem subdiaconatus habere, ubi dicitur, Adiutor et defensor tuus, ut meum ordinem decet, semper existam, sed non est ita. gerit tamen illud officium, quoniam m die ordinationis sue, receptus est primum in canonicum, a canonicis sancti Petri, ministrat domino pape in missa in officio subdiaconatus, parand calicem et huiusmodi faciendo» (Каноническое правило папы Адриана (63-й раздел). С тем, чтобы император имел чин иподьякона, Валентиниан, кажется, соглашается, говоря; «Буду я вечно, как и полагает моему чину, твоим помощником и защитником», однако не так исполнил он эту обязанность, ибо в день своего служения, принятый в число клириков клиром святого Петра, лишь сослужал его святейшеству папе во время мессы в чине иподьякона, помогая в приготовлении чаши и оказывая прочие услуги подобного рода. — лат.). Дюран ссылается на: Decret. Grat. Dist. LXIII, с. III, однако ссылка эта ошибочна, потому что канон, о котором идет речь, на самом деле взят из «Historia tripartita» (Трехчастная история — лат.); папа Адриан упомянут в с. II.
368
В изд.: Cantacuune J. Histor. Lib. I. Cap. XLI // Migne. F. G. T. 153. Col. 281 (ср. о причастии col. 288); Cadmus. De officiis Constanstinopolitanis. C. XVII // P. G. T. 157. Col. 109 (ср. о причастии col. III) император именуется бстотйтос (ср.: Brightman. Journal of Theological Studies. 1901. Т. II. P. 390, п. 1); Simon de Thessalonique. De sacro templo. C. CXLIII (P. G. T. 155. Col. 352) именует его — в связи с причастием — диаконом.
Впрочем, западные императоры, начиная с XIV века, стали, кажется, принимать эту удивительную выдумку вполне всерьез. Их приравняли к диаконам или иподиаконам; они пожелали по-настоящему исполнять обязанности диаконов или иподиаконов, по крайней мере, на одном из главных церковных праздников. Карл IV, с короной на голове, с мечом в руке, читал в церкви, на Рождество, седьмое песнопение заутрени, особенно уместное в императорских устах, потому что начинается оно с евангельских слов, входящих в Рождественскую мессу: «В те дни вышло от кесаря Августа повеление…» (Лук., 2, 1). 25 декабря 1414 г. Сигизмунд, сын Карла IV, выступил в той же роли перед участниками Констанцского собора. Таким образом, эти государи использовали к своей вящей славе теорию, созданную некогда в совершенно иных целях, ибо их торжественное появление во всем императорском облачении перед аналоем, в самом разгаре литургии, лучше любого другого жеста убеждало толпу в их священническом характере. Привилегия эта настолько сильно возвышала императоров в глазах подданных, что нередко вызывала неудовольствия в соседних странах. Когда в 1378 г. Карл IV собрался во Францию, в гости к своему племяннику Карлу V, ему пришлось немного задержать своей отъезд, чтобы встретить Рождество на земле Империи; французское правительство известило его, что на территории французского королевства ему не будет дозволено читать заутреню; невозможно было допустить, чтобы во владениях короля Франции германский император публично совершал богослужение, какого не имел права совершать король Франции [369] .
369
О Карле IV см.: Delachenal R. Histoire de Charles V. 1909. Т. I. Р. 278, п. 1 (упоминаемая там миниатюра воспроизведена в изд.: Chronique de Jean II et Charles V. Ed. Delachenal. Soc. de l'hist. de France. T. IV. PI. XXXII). О Сигизмунде см.: Chronique du Religieux de Saint-Denys. Ed. L. Bellaguet (Doc. ined.). T. V. P. 470. В папском обряднике Пьетро из Амелии (1370–1375) по поводу папской Рождественской мессы говорится: «Si imperator vel rex sit in curia hac nocte, sacrista et clerici praesentant sibi librum legendarum, in quo debet legere quintam lectionem, et eum honeste instruunt de ceremoniis observandis in petendo benedictionem, in levand ensem cum vagina, et extrahendo, ipsum vibrando…» (Если император или король находится ночью в курии, предстоятель святого престола и клир избирают для себя служебник, где надлежит читать чтение пятое, короля же или императора почтительно наставляют в отношении следующих церемоний: как подходить под благословение, вынимать меч из ножен, производить им движения. — лат.) (Mabillon. Museum italicum. II. In–40. 1689. P. 325). Напротив, следует, очевидно, считать пустой фантазией следующее утверждение, воспроизведенное в изд.: Martene. De antiquis Ecclesiae ridbus. L. II. С. IX. Ed. de Bassano. Folio. 1788. T. II. P. 213 «ex codice Bigotiano» (из книги Биго — лат.), без какого-либо иного указания даты и источника: когда император въезжает в Рим после своего избрания, он должен во время мессы «читать евангелие, а король Сицилии — апостольское послание. Однако ежели случится тут же король Франции, должен он читать послание прежде короля Сицилии».
В самом деле, французские короли никогда не были ни диаконами, ни иподиаконами. Правда, в ordines (коронационном чине) Реймсской коронации, начиная с XIII века, имеются следующие слова по поводу платья, надеваемого королями после помазания: оно должно быть «сшито по образцу стихаря, каковой иподиаконы надевают к мессе». Однако параллелизм этот последовательно не выдерживается. В тех же самых документах верхняя одежда короля уподобляется ризе священника [370] . А обрядник Карла V вводит в королевский наряд новый элемент, подсказывающий иные аналогии: король, говорится в этом обряднике, может, если хочет, надеть после помазания мягкие перчатки, как делают епископы после посвящения в сан. Итак, хотя полного уподобления королевского сана священническому и не происходило, все чаще и чаще облачение короля в тот день, когда совершались его помазание и венчание короной, уподоблялось облачению священников или епископов. Не поэтому ли в день коронации по-прежнему читали старые молитвы, в каждой строке которых сквозило желание установить своего рода подобие между двумя помазаниями: тем, что совершается над королем, и тем, что совершается над священником? [371]
370
Schreuer H. Ueber altfranzosische Kronungsordnungen. Weimar, 1909 (исправленный отдельный оттиск из: Zeitschrift der Savigny-Sdftung. G. A1909). S. 38, 46; Dewick E. S. The coronadon book of Charles V of France. Col. 8; Golein J. (см. ниже, Приложение IV). Я считаю необходимым напомнить еще раз, что по причине отсутствия какой бы то ни было критической описи французского коронационного чина (работы Шрейера охватывают лишь печатные источники) любые суждения об обрядовой стороне этой церемонии не могут не страдать неопределенностью.
371
О перчатках см.: Dewick. Loc. cit. Col. 32: «Postea si uoluerit rex cirotecas subules induere sicut faciunt episcopi dum consecrantur» (После же, если пожелает король надеть тонкие перчатки, как делают первосвященники во время совершения таинства. — лат.); ср. примечание (col. 82). О молитвах: «Christe perunge hunc regem in regimen unde unxisd sacerdotes…» (Христе, помажь сего короля на царство, как помазал священников… — лат.); «Deus electorum… Iterumque sacerdotem aaron» (Божеизбрателю… многократно священника Аарона. — лат.); «Accipe coronam…» (Прими корону. — лат.) (с формулой «per hanc te pardcipem ministerii nostri non ignores…» (через нее да узнаешь, что ты сопричастник нашего служения. — лат.) (Ibid. Col. 29, 36). Перчатки, по-видимому, были изначально введены в церемонию из соображений сугубо обрядовых: они были призваны защитить руки, помазанные миром, от осквернения (ср.; Dewick. Loc. cit.). Однако использование перчаток тотчас навело на сопоставление с епископским облачением; примечательно, что Жан Голен, который обычно избегает слишком откровенных указаний на священнический характер королевской власти, не знает об этом сопоставлении или умалчивает о нем.
В Англии обряд коронации как в том, что касается королевских одежд, так и в том, что касается литургических текстов, не напоминал так четко, как во Франции, возведение в ту или иную степень духовного служения. Если, однако, мы хотим узнать, какое впечатление производило на публику роскошное великолепие этой монархической церемонии, нам довольно будет прочесть отчет о коронации Генриха VI, автор которого — современник этого события — не моргнув глазом, говорит о «епископском одеянии», в которое облачается король [372] .
372
Brit. Mus. Cotton Nero. С. IX. Fol. 173; цит. по: Legg. Coronation Records. P. XL, n. 4.
Коронация была не единственной церемонией, обнажавшей квазисвященнический характер королевской власти. Когда в конце XIII века твердо установился обычай причащать под обоими видами только священников, явственно подчеркивая тем самым отличие клириков от мирян, новое правило не распространилось на всех государей. Император при коронации по-прежнему причащался и хлебом, и вином. Во Франции Филипп де Валуа в 1344 г. добился от папы Климента VI сходной прерогативы, причем, в отличие от императора, дозволение распространялось не только на день коронации, но и на любой день года; в то же самое время и на тех же самых условиях эта же привилегия была дарована королеве, наследному принцу герцогу Нормандскому — будущему Иоанну II — и герцогине, его жене. Привилегии были даны только этим особам, однако, то ли оттого, что затем их возобновили, то ли оттого, что, по некоему негласному уговору, обычай приобрел силу закона, французские короли с тех пор в течение нескольких столетий продолжали пользоваться этим почетным правом. Лишь религиозные смуты, которые начали потрясать христианский мир в конце XV столетия, а также разгоревшиеся тогда же споры о евхаристии привели к тому, что французским государям пришлось — по крайней мере, частично или на время, — отказаться от причащения под обоими видами. Фридрих III, коронованный императором 19 марта 1452 г., причащался только под видом хлеба. Следуя древнему обычаю, коронованные особы рисковали прослыть сторонниками гуситов. Впрочем, традиция прервалась не навсегда; она возобновилась самое позднее в XVII веке, причем к этому времени привилегия уже не ограничивалась коронацией и распространилась на другие торжества; даже в наши дни австрийский император, наследник давнишних священных монархий, ежегодно причащался под обоими видами в Великий Четверг. Во Франции, со времен Генриха IV, короли получали доступ к чаше для причащения лишь в день коронации. Не подобало, чтобы наваррец, сделавшись католиком, продолжал причащаться так же, как и в бытность свою еретиком; это могло дать его несведущим подданным повод усомниться в искренности его обращения. Как бы там ни было, до конца Старого порядка церемония коронации в этом отношении оставалась неизменной [373] .
373
Общие сведения об истории и доктрине причащения см. в изд.: Vacant, Mangenot. Dictionnaire de theologie catholique (статья «Communion»). О причащении императоров под обоими видами см.: Diemand A. Das Ceremoniell der Kaiserkronungen. S. 93, n. 2. Пий IV, снисходительно относившийся к лютеранским симпатиям Максимилиана II, возвратил ему право причащаться вином (см.: Schlecht J. Histor. Jahrbuch. 1893. В. XIV. S. 1), но нельзя сказать наверняка, что после этого произошло окончательное возвращение к старому обычаю, засвидетельствованному при Леопольде II. Что касается Франции, буллы Климента VI, даровавшие в 1344 г. привилегии Филиппу VI, его супруге, а также герцогу и герцогине Нормандским, описаны (а булла, относящаяся к герцогу, опубликована полностью) в работе: Baroniw-Raynaldvs. Annales. Ed. Theiner. T. XXV; можно предположить, что все они были составлены по одному образцу. Вероятно, исключительно по недоразумению Мабийон (Mabillon. Museum Italicum. In–4". 1689. Т. II. P. Ixij) утверждает, что та же привилегия была дарована в то же самое время герцогу Бургундскому. Булла, касающаяся герцога Нормандского — и, по-видимому, всех остальных также, — содержит и еще одно разрешение: «ut quae sacra sunt, praeterquam corpus Dominicum, quod per alios quam per sacerdotes tractari non convenit, tangere quoties opportunum fuerit… valeas» (что касается святынь, то за исключением Тела Господня, коего не подобает касаться никому, кроме священника, прикладывайся к ним столько раз, сколько найдешь нужным. — лат.). О причащении под обоими видами в день коронации Карла V см.: Dewick. The coronation book of Charles V of France. Col. 43 (о королеве — col. 49); ср.: Col. 87. О переменах,
Разумеется, не следует забывать, что обычай причащать под обоими видами только священников был всего лишь дисциплинарным правилом, которое могло нарушаться и порой действительно нарушалось; папы, говорят, даже в наши дни даруют порою право причащаться под обоими видами некоторым прославленным мирянам, за которыми при этом, разумеется, нимало не признают священнического характера. Все так. Однако, если вернуться к евхаристической привилегии королей, можно ли сомневаться, что ее источником были представления о сакральном и, если можно так выразиться, сверхмирском характере монархии, — представления, проявлявшиеся со всей их мощью и во многих других случаях? Момент возникновения этой привилегии можно определить довольно точно: она возникла тогда, когда основная масса верующих навсегда утратила право причащаться вином; кажется, будто светские правители или, по крайней мере, некоторые из них — ибо английские короли не получили, а может быть, никогда и не добивались той же привилегии, что и их французские соседи, — отказались смешиваться с толпой своих подданных. В буллах Климента VI привилегия сопровождается разрешением — весьма характерным — прикасаться к сакральным предметам, за исключением, впрочем, Тела Христова, дотрагиваться до которого дозволяется одним лишь священникам; оговорка вполне естественная: понятно, что уподобление королей священникам никогда не было и не могло быть абсолютным, что, однако, никак не отменяет самого факта их сближения.
Сходным образом в Византии, где обряд причащения, хотя и проходил иначе, чем у католиков, также подразумевал разграничение мирян и клириков (лишь эти последние имели право вкушать хлеб и вино по отдельности), басилевс в день коронации причащался так же, как и священники «????? ??? ?? ??????» [374] ; он также не был «чистым мирянином». Впрочем, если даже первопричина возникновения удивительной почести, дарованной западным королям, была не такой, как я предполагаю, общественное мнение очень скоро истолковало ее именно таким образом. Жан Голен в своем трактате о коронации, сообщив, что король и королева принимают из рук архиепископа вино вместе с облаткой, отмечает, что таким образом причащаются носители двух «достоинств»: королевского и священнического; формулировка весьма осторожная; однако можно ли поверить, будто толпа не делала из этого вывод, что носители первого из этих «достоинств» не чужды и второго? Позже, в XVII веке, именно так рассуждали, высказываясь совершенно откровенно, весьма почтенные авторы; в эпохи гораздо более ранние такого мнения несомненно придерживался весь народ [375] .
374
Kattenbusch F. Lehrbuch der vergleichenden Confessionskunde. 1892. В. I. S. 388, 498.
375
Текст Жана Голена см. ниже, в Приложении IV; об интерпретации причащения под обоими видами, которую давали ученые XVII.
Великий поэт, автор «Песни о Роланде», изобразил в своей поэме под славным именем Карла Великого тот идеал христианского короля, какой сложился в умах людей той эпохи. Присмотримся же к поведению великого Императора в поэме: это поведение короля-священника. Когда Ганелон, движимый ненавистью к Роланду, отправляется в опасное посольство, Карл осеняет его крестом, отпуская ему грехи. Позже, когда франки собираются на битву с эмиром Балиганом и шестой полк, в состав которого входят бароны из Пуату и Оверни, предстает перед верховным главнокомандующим, тот благословляет их своей правой рукой: «Sis benei'st Caries de sa main destre» [376] .
376
Стихи 340 и 3066 (цит. по изданию Ж. Бедье).
Старая поэма, которую, из несогласия с теориями, ныне окончательно отвергнутыми, некоторые исследователи, пожалуй, чересчур омолаживают, несет на себе в том, что касается церковных воззрений ее автора, печать умонастроения весьма архаического. Не один священник, исповедовавший более ортодоксальные взгляды на разделение профанного и сакрального, наверняка находил некогда в этой поэме немало поводов для возмущения. Архиепископ Турпин, который не только храбро сражается наравне с мирянами, но и возводит свое поведение в правило и дерзко признается, что воинов он почитает, а монахов презирает, вполне мог бы быть низложен легатами великих пап-реформаторов, как это произошло с его преемником Манассе Реймсским [377] . Чувствуется, что все это написано до того, как вступила в действие григорианская реформа, влияние которой сказалось, напротив, позже на одном из тех, кто переделывал поэму. Стихотворец, который вознамерился в начале XIII века превратить старый вариант, написанный ассонансированными стихами, в рифмованный, счел необходимым осовременить и религиозное содержание поэмы. Он исключил из текста эпизод, где Карл Великий дает отпущение грехов Ганелону. Осталось только благословение войска [378] . Оно вполне отвечало тогдашним нравам. Примерно в то же самое время реальный государь из плоти и крови, точно так же как и легендарный император, перед схваткой простер руку над солдатами в знак своего покровительства: перед началом сражения при Бувине Филипп-Август, по свидетельству его капеллана Гийома Бретонского, находившегося в тот день рядом с королем, благословил своих рыцарей [379] . Филиппу, конечно, доводилось слышать «Песнь о Роланде»; вдобавок в его окружении традиции каролингского времени были в большом почете; клирики короля сравнивали его с Карлом Великим; они даже — не знаю, с помощью каких генеалогических уловок, — пришли к выводу, что Филипп-Август является потомком Карла Великого [380] . Возможно, на поле битвы, в которой ему предстояло сыграть решающую роль, король вспомнил о жесте, приписанном жонглерами его так называемому предку, и сознательно его повторил. В таком повторении не было бы ничего удивительного. Средневековые эпопеи исполняли в ту эпоху, куда более «литературную», чем принято считать, роль Плутарха, — источника, откуда деятельные мужи черпали прекрасные образцы для подражания. Эпопеи эти, в частности, немало способствовали поддержанию и укреплению в людских умах определенного идеала государства и королевской власти. Однако, было оно внушено поэтическим образцом или нет, в этом благословении воинов безусловно красноречивейшим образом выражалась вера в то, что королевская рука исполнена сакральной, почти священнической силы. Следует ли напоминать, что в Англии словом «благословлять» обозначали в повседневной речи жест короля, возлагающего руку на больных, дабы изгнать болезнь?
377
О Турпине см. особенно стих 1876 и след. Эта глава была уже написана, когда я смог ознакомиться с книгой: Boissonade P. Du nouveau sur la Chanson de Roland. 1923. Сравнение с Манассе Реймсским пришло в голову и г-ну Буассонаду (р. 327). Я, впрочем, хочу подчеркнуть, что я веду речь именно о сравнении и нимало не хочу сказать, что Манассе был неким «прототипом» Турпина; «Песнь о Роланде» меньше всего похожа на роман с ключом! Как, однако, может г-н Буассонад утверждать, что автор «Песни» «исповедует идеи сторонника григорианской или теократической реформы» (р. 444; см. также р. 312: о Карле Великом как «идеальном воплощении великой теократии, о которой мечтал Григорий VII»)? Стихи 3094 и 373, приведенные в доказательство этого тезиса, доказывают лишь одно: «Турольду» было известно, что у Карла Великого хорошие отношения с папами; что же до стиха 2998, на который также ссылается исследователь, то он показывает, что наш поэт считал апостола Петра великим святым: кто же, однако, в этом сомневался? — Тот, кто пожелал бы (но в нашу задачу это в данном случае не входит) проследить за развитием идеи короля-священника в литературе, мог бы, пожалуй, извлечь немало полезного из цикла о Граале, столь переполненного архаическими и дохристианскими элементами.
378
Рифмованный вариант из рукописей, хранящихся в Шатору и в Венеции (Foerster. Altfranzosische Bibliothek. VI, str. XXXI, v. 340; v. 3066 — str. CCLXXXVIII). Может показаться, что это отпущение грехов, даваемое императором, не способно было всерьез шокировать даже самые ортодоксальные умы того времени; ибо вплоть до Контрреформации существовал обычай, который богословы стали осуждать лишь поздно и с большой нерешительностью, — обычай этот позволял мирянам в случае крайней необходимости исповедовать кающихся; Жуанвиль рассказывает, как в минуту опасности мессир Ги д'Ибелен исповедался ему: «я же сказал ему: "Властью, данною мне от Господа, отпускаю вам грехи ваши"» (с. LXX. Ed. de la Soc. de l'Hist. de France. P. 125–126); см.: Grower G. Die Laienbeicht im Mittelalter // Veroflentlich. aus dem Kirchenhistor. Seminar Miinchen. Ill, 7. Miinchen, 1909; Merk C. J. Anschauungen iiber die Lehre… der Kirche im altfranzosischen Heldenepos (Zeitschr. fur Romanische Philologie. Beiheft XLI). S. 120. Однако эти исповеди выслушиваются, а отпущения грехов даются с оговорками: «Властью, данною мне от Господа» — и только при крайней необходимости, если поблизости нет священника; совсем иначе выглядит жест Карла Великого, совершенный перед лицом армии, в которой, если верить преданию, священников имелось более чем достаточно.
379
Chronique, § 184. Ed. Delaborde (Soc. de l'hist. de France). T. I. P. 273: «Hie dictis, pederunt milites a rege benedictionem, qui, manu elevata, ravit eis a Domino benedictionem…»
380
См.: Delaborde F. H. Recueil des actes de Philippe-Auguste. Т. I. P. XXX–XXXI. В труде общего характера о королевской власти во Франции следовало бы остановиться поподробнее на этом — по-видимому, весьма глубоком — влиянии, которое предания каролингской эпохи и литература, посвященная Карлу Великому, оказывали на наших королей и их окружение; здесь я могу лишь походя указать на эту проблему, с тем чтобы, возможно, вернуться к ней позже и в другом месте.
Ясно, что короли в Средние века никогда не переставали казаться своим подданным более или менее причастными к славе священства. По сути дела, то была истина, признанная практически всем светом, но ее не было принято высказывать во всеуслышание. Вспомним, с какой робостью живший в царствование Филиппа Красивого кардинал Жан Лемуан, которого уж никак невозможно заподозрить в сочувствии теократическим идеям, указывает, рассуждая о праве духовной регалии, принадлежащем королям Франции и Англии, на то, что «короли, помазанные на царство, суть, вероятно, не чистые миряне, но, напротив, нечто большее» [381] . Однако к середине XIV века говорить на эту тему начали более свободно. В Англии Уиклиф в одном из своих ранних произведений, трактате «Королевская служба», написанном в 1379 г., очень четко разделяя две власти, мирскую и духовную, называет тем не менее королевскую власть церковным установлением, ordo in ecclesia [382] . Во Франции люди из окружения Карла V старательно собирают все обряды и предания, подчеркивающие сакральный характер королевской власти. Жан Голен, точно передавая, по всей видимости, мысль своего повелителя, хочет сохранить верность ортодоксальной точке зрения; он открыто предупреждает, что помазание не превращает короля ни в священника, ни тем более в святого, «творить умеющего чудеса»; однако он не отрицает, что это «королевское» помазание стоит весьма близко к помазанию «священническому»; он не боится вести речь о «королевском ордене».
381
Apparatus in librum Sextum. Lib. III. Tit. IV: De praebendis. C. II, Licet; Bibl. Nat. latin 16901. Fol. 66 v°: «Item reges, qui inuncti sunt, partem (?) laici meri obdnere non videtur, sed excedere eandem». О кардинале Лемуане см.: Schoh R. Die Publizistik zur Zeit Philipps des Schonen. S. 194 folg.
382
Tractatus de officio regis. Ed. A. W. Pollard, Ch. Sayle. London, 1887 (Wyclifs Latin Works. Ed. by the Wyclif Society X). P. 10–11: «Ex istis patet quod regia potestas, que est ordo in ecclesia…»; трактат этот был написан через несколько месяцев после начала Великой Схизмы, когда доктринальные последствия этого события еще не проявились во всей полноте.